Представитель страны где побывал гулливер. Путешествие гулливера

Хозяйка что-то сказала служанке, и та сейчас же поставила перед Гулливером рюмку, до краев наполненную каким-то золотистым, прозрачным напитком.
Должно быть, это была самая маленькая ликерная рюмочка — в ней помещалось не больше кувшина вина.
Гулливер встал, поднял рюмку обеими руками и, подойдя прямо к хозяйке, выпил за ее здоровье. Это очень понравилось всем великанам. Дети принялись так громко хохотать и хлопать в ладоши, что Гулливер чуть не оглох.
Он поспешил опять укрыться за тарелкой хозяина, но второпях споткнулся о корку хлеба и растянулся во весь рост. Он сейчас же вскочил на ноги и с тревогой посмотрел вокруг — ему совсем не хотелось показаться смешным и неловким.
Однако на этот раз никто не засмеялся. Все с беспокойством глядели на маленького человечка, а служанка сейчас же убрала со стола злополучную корку.
Чтобы успокоить своих хозяев, Гулливер помахал шляпой и трижды прокричал «ура» в знак того, что все обошлось благополучно.
Он и не знал, что в эту самую минуту его подстерегает новая неприятность.
Как только он подошел к хозяину, один из мальчиков, десятилетний шалун, сидевший рядом с отцом, быстро схватил Гулливера за ноги и поднял так высоко, что у бедняги захватило дух и закружилась голова.
Неизвестно, что бы еще придумал озорник, но отец сейчас же выхватил Гулливера у него из рук и опять поставил на стол, а мальчишку наградил звонкой оплеухой.
Таким ударом можно было бы выбить из седел целый эскадрон гренадер — разумеется, обыкновенной человеческой породы.
После этого отец строго приказал сыну немедленно выйти вон из-за стола. Мальчишка заревел, как стадо быков, и Гулливеру стало его жалко.
«Стоит ли на него сердиться? Ведь он еще маленький», — подумал Гулливер, опустился на одно колено и знаками стал умолять своего хозяина простить шалуна.
Отец кивнул головой, и мальчуган снова занял свое место за столом. А Гулливер, усталый от всех этих приключений, сел на скатерть, прислонился к солонке и на минуту закрыл глаза.
Вдруг он услышал у себя за спиной какой-то сильный шум. Такой мерный, густой рокот можно услышать в чулочных мастерских, когда там работает не меньше десяти машин разом.
Гулливер оглянулся — и сердце у него сжалось. Он увидел над столом огромную, страшную морду какого-то хищного зверя. Зеленые яркие глаза то лукаво щурились, то жадно открывались. Воинственно торчали в стороны длинные, пушистые усы.

Кто это? Рысь? Бенгальский тигр? Лев? Нет, этот зверь раза в четыре больше самого большого льва.
Осторожно выглядывая из-за тарелки, Гулливер рассматривал зверя. Смотрел, смотрел — и наконец понял: это кошка! Обыкновенная домашняя кошка. Она взобралась на колени к хозяйке, и хозяйка гладит ее, а кошка разнежилась и мурлычет.
Ах, если бы эта кошка была такая же маленькая, как все те кошки и котята, которых видел Гулливер у себя на родине, он бы тоже ласково погладил ее и пощекотал за ушами!
Но осмелится ли мышка щекотать кошку?
Гулливер уже хотел было спрятаться куда-нибудь подальше — в пустую миску или чашку, — но, к счастью, вспомнил, что хищные звери всегда нападают на того, кто их боится, и боятся того, кто сам нападает.
Эта мысль вернула Гулливеру смелость. Он положил руку на эфес шпаги и храбро шагнул вперед.

Давний охотничий опыт не обманул Гулливера. Пять или шесть раз он бесстрашно подходил к самой морде кошки, и кошка даже не посмела протянуть к нему лапу. Она только прижимала уши и пятилась назад.
Кончилось тем, что она соскочила с колен хозяйки и сама убралась подальше от стола. Гулливер вздохнул с облегчением.
Но тут в комнату вбежали две огромные собаки.
Если вы хотите знать, какой они были величины, поставьте друг на дружку четырех слонов, и вы получите самое точное представление.
Одна собака, несмотря на свой огромный рост, была обыкновенная дворняга, другая — охотничья, из породы борзых.
К счастью, обе собаки не обратили на Гулливера особого внимания и, получив от хозяина какую-то подачку, убежали во двор.

К самому концу обеда в комнату вошла кормилица с годовалым ребенком на руках.
Ребенок сразу же заметил Гулливера, протянул к нему руки и поднял оглушительный рев. Если бы этот двухсаженный младенец находился на одной из лондонских окраин, его бы непременно услышали на другой окраине даже глухие. Должно быть, он принял Гулливера за игрушку и сердился, что не может дотянуться до нее.
Мать ласково улыбнулась и недолго думая взяла Гулливера и поставила перед ребенком. А мальчуган тоже недолго думая схватил его поперек туловища и стал засовывать себе в рот его голову.
Но тут уж Гулливер не вытерпел. Он закричал чуть ли не громче своего мучителя, и ребенок в испуге выронил его из рук.
Наверно, это было бы последнее приключение Гулливера, если бы хозяйка не поймала его на лету в свой передник.
Ребенок заревел еще пронзительнее, и, чтобы успокоить его, кормилица стала вертеть перед ним погремушку. Погремушка была привязана к поясу младенца толстым якорным канатом и напоминала большую выдолбленную тыкву. В ее пустом нутре громыхало и перекатывалось по крайней мере штук двадцать булыжников.
Но ребенок и смотреть не хотел на свою старую погремушку. Он надрывался от крика. Наконец великанша, прикрыв Гулливера фартуком, незаметно унесла его в другою комнату.
Там стояли кровати. Она уложила Гулливера на свою постель и укрыла его чистым носовым платком. Платок этот был больше, чем парус военного корабля, и такой же толстый и грубый.

Гулливер очень устал. Глаза у него слипались, и, как только хозяйка оставила его одного, он укрылся с головой своим жестким холщовым одеялом и крепко уснул.
Он спал больше двух часов, и ему снилось, что он дома, среди родных и друзей.
Когда же он проснулся и понял, что лежит на кровати, у которой конца-края не видать, в огромной комнате, которую не обойдешь и в несколько часов, ему стало очень грустно. Он опять зажмурил глаза и натянул повыше уголок платка. Но на этот раз заснуть ему не удалось.
Едва только он задремал, как услышал, что кто-то тяжело соскочил с полога на постель, пробежал по подушке и остановился возле него, не то посвистывая, не то посапывая.
Гулливер быстро приподнял голову и увидел, что над самым его лицом стоит какой-то длинномордый усатый зверь и смотрит прямо ему в глаза черными блестящими глазами.
Крыса! Отвратительная бурая крыса величиной с большую дворнягу! И она не одна, тут их две, они нападают на Гулливера с двух сторон! Ах, дерзкие животные! Одна из крыс осмелела настолько, что уперлась лапами прямо в воротник Гулливера.
Он отскочил в сторону, выхватил шпагу и с одного удара распорол зверю брюхо. Крыса упала, обливаясь кровью, а другая пустилась наутек.
Но тут уж Гулливер погнался за нею, настиг у самого края постели и отрубил ей хвост. С пронзительным визгом она скатилась куда-то вниз, оставив за собой длинный кровавый след.
Гулливер вернулся к умирающей крысе. Она еще дышала. Сильным ударом он прикончил ее.
В эту самую минуту в комнату вошла хозяйка. Увидев, что Гулливер весь в крови, она в испуге подбежала к постели и хотела взять его на руки.
Но Гулливер, улыбаясь, протянул ей свою окровавленную шпагу, а потом показал на мертвую крысу, и она все поняла.
Позвав служанку, она велела ей сейчас же взять крысу щипцами и выбросить вон за окошко. И тут обе женщины заметили отрубленный хвост другой крысы. Он лежал у самых ног Гулливера, длинный, как пастушеский кнут.
У хозяев Гулливера была дочка — хорошенькая, ласковая и смышленая девочка.
Ей было уже девять лет, но для своего возраста она была очень маленькая — всего с какой-нибудь трехэтажный домик, да и то без всяких флюгеров и башен.
У девочки была кукла, для которой она шила нарядные рубашечки, платья и передники.
Но, с тех пор как в доме появилась удивительная живая куколка, она и смотреть больше не хотела на старые игрушки.
Свою прежнюю любимицу она сунула в какую-то коробку, а ее колыбельку отдала Гулливеру.
Колыбельку днем держали в одном из ящиков комода, а вечером ставили на полку, прибитую под самым потолком, чтобы крысы не могли добраться до Гулливера.
Девочка смастерила для своего «грильдрига» (на языке великанов «грильдриг» значит «человечек») подушку, одеяльце и простыни. Она сшила ему семь рубашек из самого тонкого полотняного лоскутка, какой только могла найти, и всегда сама стирала для него белье и чулки.
У этой девочки Гулливер стал учиться языку великанов.

Он показывал пальцем на какой-нибудь предмет, и девочка несколько раз подряд внятно повторяла, как он называется.
Она так заботливо ухаживала за Гулливером, так терпеливо учила его говорить, что он прозвал ее своей «глюмдальклич» — то есть нянюшкой.
Через несколько недель Гулливер стал понемногу понимать, о чем говорят вокруг него, и сам с грехом пополам мог объясняться с великанами.
А между тем слух о том, что его хозяин нашел у себя на поле удивительного зверька, распространился по всем окрестностям.
Говорили, что зверек — крошечный, меньше белки, но с виду очень похож на человека: ходит на двух ногах, стрекочет на каком-то своем наречии, но уже немного научился говорить и на человечьем языке. Он понятливый, послушный, охотно идет на зов и делает все, что ему приказывают. Мордочка у него беленькая — нежнее и белее, чем лицо у трехлетней девочки, а шерстка на голове шелковистая и мягкая, как пух.
И вот в один прекрасный день в гости к хозяевам приехал их старый приятель.
Он сразу же спросил у них, правда ли, что они нашли какого-то удивительного зверька, и в ответ на это хозяева велели своей дочке принести Грильдрига.
Девочка побежала, принесла Гулливера и поставила его на стул.
Гулливеру пришлось показать все, чему научила его Глюмдальклич.
Он маршировал вдоль и поперек стола, по команде вынимал из ножен свою шпагу и вкладывал ее обратно, кланялся гостю, спрашивал у него, как он поживает, и просил приходить почаще.
Старику понравился диковинный человечек. Чтобы получше разглядеть Грильдрига, он надел очки, и Гулливер, взглянув на него, не мог удержаться от смеха: очень уж похожи были его глаза на полную луну, когда она заглядывает в каюту через круглое корабельное окошко.
Глюмдальклич сразу поняла, что так рассмешило Гулливера, и тоже фыркнула.
Гость обиженно поджал губы.
— Очень веселый зверек! — сказал он. — Но мне кажется, для вас будет выгоднее, если люди станут смеяться над ним, а не он будет смеяться над людьми.
И старик тут же посоветовал хозяину отвезти Гулливера в ближайший город, до которого было всего полчаса езды, то есть около двадцати двух миль, и в первый же базарный день показать его там за деньги.
Гулливер уловил и понял всего несколько слов из этого разговора, но он сразу почувствовал, что против него затевается что-то неладное.
Глюмдальклич подтвердила его опасения.
Обливаясь слезами, она сказала, что, видно, папа и мама опять хотят поступить с ней так же, как в прошлом году, когда они подарили ей барашка: не успела она его откормить, как они продали его мяснику. И нынче то же самое: они уже отдали ей Грильдрига совсем, а теперь собираются возить его по ярмаркам.
Сначала Гулливер очень огорчился — ему обидно было думать, что его хотят показывать на ярмарке, как ученую обезьяну или морскую свинку.
Но потом в голову ему пришло, что, если он будет безвыездно жить в доме у своего хозяина, он так и состарится в кукольной колыбельке или в ящике комода.
А во время странствований по ярмаркам — кто знает? — судьба его может перемениться.
И он с надеждой стал ожидать первой поездки.
И вот этот день настал.

Чуть свет хозяин со своей дочкой и Гулливером тронулись в путь. Они ехали верхом на одной лошади: хозяин впереди, дочка позади, а Гулливер — в ящике, который держала в руках девочка.
Лошадь бежала такой крупной рысью, что Гулливеру казалось, будто он опять на корабле и корабль то взлетает на гребень волны, то проваливается в бездну.
По какой дороге его везут, Гулливер не видел: он сидел, вернее сказать — лежал в темном ящике, который его хозяин сколотил накануне, чтобы перевезти маленького человечка из деревни в город.
Окошек в ящике не было. В нем была только небольшая дверца, через которую Гулливер мог входить и выходить, да несколько отверстий в крышке для доступа воздуха.
Заботливая Глюмдальклич положила в ящик стеганое одеяло с кроватки своей куклы. Но может ли защитить от ушибов даже самое толстое одеяло, когда при каждом толчке тебя подбрасывает на аршин от пола и швыряет из угла в угол?
Глюмдальклич с тревогой слушала, как ее бедный Грильдриг перекатывается с места на место и стукается об стенки.
Чуть только лошадь остановилась, девочка соскочила с седла и, приоткрыв дверцу, заглянула в ящик. Измученный Гулливер с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, вышел на воздух.
Все тело у него болело и перед глазами плыли зеленые круги — так растрясло его за полчаса этой трудной дороги. Если бы не привычка к океанским штормам и ураганам, у него бы, наверно, началась морская болезнь.
Но долго отдыхать Гулливеру не пришлось. Хозяин не хотел терять ни минуты дорогого времени.
Он снял в гостинице «Зеленый орел» самую большую комнату, распорядился поставить посередине широкий стол и нанял грультруда, по-нашему сказать — глашатая.
Грультруд обошел весь город и оповестил жителей, что в гостинице под вывеской «Зеленый орел» за умеренную плату можно увидеть удивительного зверька.
Этот зверек чуть больше человеческого пальца, но выглядит как настоящий человек. Он понимает все, что ему говорят, сам умеет произносить несколько слов и проделывает разные забавные штуки.
Народ валом повалил в гостиницу.
Гулливера поставили на стол, а Глюмдальклич взобралась на табуретку, чтобы охранять его и подсказывать, что он должен делать.

художник А.Шевченко

По команде девочки он маршировал взад и вперед, вынимал из ножен свою шпагу и размахивал ею. Глюмдальклич дала ему соломинку, и он проделывал ею, точно копьем, разные упражнения. Под конец он взял наперсток, наполненный вином, выпил за здоровье публики и пригласил всех навестить его снова в следующий базарный день.
В комнате, где шло представление, помещалось не больше тридцати человек. А посмотреть на удивительного Грильдрига хотел чуть ли не весь город. Поэтому Гулливеру пришлось двенадцать раз подряд повторять одно и то же представление для новых и новых зрителей. К вечеру он так измучился, что еле ворочал языком и переступал ногами.
Хозяин никому не позволял дотрагиваться до Гулливера — он боялся, что кто-нибудь по неосторожности раздавит ему ребра или сломает руки и ноги. На всякий случай он приказал поставить скамейки для зрителей подальше от стола, на котором шло представление. Но это не уберегло Гулливера от неожиданной беды.
Какой-то школьник, сидевший в задних рядах, вдруг привстал, прицелился и запустил прямо в голову Гулливеру большой каленый орех.
Этот орех был величиной с хорошую тыкву, и, если бы Гулливер не отскочил в сторону, он бы наверняка остался без головы.
Мальчишку выдрали за уши и вывели из залы. Но Гулливеру с этой минуты стало как-то не по себе. Соломинка показалась ему тяжелой, а вино в наперстке слишком крепким и кислым. Он был от души рад, когда Глюмдальклич спрятала его в ящик и захлопнула за ним дверцу.
После первого представления у Гулливера началась трудная жизнь.
Каждый базарный день его привозили в город, и он с утра до вечера бегал по столу, потешая публику. Да и дома, в деревне, у него не было ни минуты покоя. Окрестные помещики со своими детьми, наслышавшись рассказов о диковинном человечке, приезжали к его хозяину и требовали, чтобы им показали ученого Грильдрига.
Поторговавшись, хозяин устраивал у себя дома представление. Гости уезжали очень довольные и, возвратившись к себе, посылали посмотреть на Гулливера всех своих соседей, знакомых и родственников.
Хозяин понял, что показывать Гулливера очень выгодно.
Недолго думая он решил объехать с ним все крупные города страны великанов.
Сборы были недолгие. 17 августа 1703 года, ровно через два месяца после того, как Гулливер сошел с корабля, хозяин, Глюмдальклич и Гулливер отправились в дальнюю дорогу.
Страна великанов называлась Бробдингнег, а главный город ее — Лорбрульгруд, что значит понашему «гордость Вселенной».
Столица находилась как раз в середине страны, и, для того чтобы попасть в нее, Гулливеру и его огромным спутникам пришлось переправиться через шесть широких рек. По сравнению с ними реки, которые он видел у себя на родине и в других странах, казались узенькими, мелкими ручейками.
Путешественники проехали восемнадцать городов и множество деревень, но Гулливер почти не видел их. Его возили по ярмаркам не для того, чтобы показывать ему всякие диковины, а для того, чтобы его самого показывать, словно диковину.
Как всегда, хозяин ехал верхом, а Глюмдальклич сидела позади него и держала на коленях ящик с Гулливером.

Но перед этим путешествием девочка обила стенки ящика толстой, мягкой материей, пол устлала матрацами, а в угол поставила кроватку своей куклы.
И все-таки Гулливер сильно уставал от непрерывной качки и тряски.
Девочка заметила это и уговорила отца ехать помедленнее и останавливаться почаще.
Когда Гулливеру надоедало сидеть в темном ящике, она вынимала его оттуда и ставила на крышку, чтобы он мог подышать свежим воздухом и полюбоваться замками, полями и рощами, мимо которых они проезжали. Но при этом она всегда крепко держала его за помочи.
Если бы Гулливер свалился с такой высоты, он бы, наверно, умер от страха, еще не долетев до земли. Но в руках у своей нянюшки он чувство- вал себя в безопасности и с любопытством глядел по сторонам.
По старой привычке опытного путешественника, Гулливер даже во время самых трудных переездов старался не терять времени даром. Он прилежно учился у своей Глюмдальклич, запоминал новые слова и с каждым днем все лучше и лучше говорил побробдингнежски.
Глюмдальклич всегда возила с собой маленькую карманную книжку, чуть побольше географического атласа. Это были правила поведения примерных девочек. Она показала Гулливеру буквы, и он скоро научился по этой книжке бегло читать.
Узнав о его успехах, хозяин стал заставлять Гулливера читать вслух разные книжки во время представления. Это очень забавляло зрителей, и они целыми толпами сбегались посмотреть на грамотного кузнечика.
Хозяин показывал Гулливера в каждом городе и в каждой деревне. Иногда он сворачивал с дороги и заезжал в замок какого-нибудь знатного вельможи.
Чем больше представлений давали они в пути, тем толще становился кошелек хозяина и тем тоньше делался бедный Грильдриг.
Когда наконец путешествие их окончилось и они прибыли в столицу, Гулливер от усталости еле держался на ногах.

Но хозяин и думать не хотел ни о какой передышке. Он нанял в гостинице большую залу, велел поставить в ней стол, нарочно обнесенный перильцами, чтобы Гулливер как-нибудь случайно не свалился на пол, и расклеил по всему городу афиши, где черным по белому было сказано: «Кто не видел ученого Грильдрига, тот не видел ничего!»
Представления начались. Иной раз Гулливеру приходилось показываться публике по десяти раз в день.
Он чувствовал, что долго ему этого не выдержать. И часто, маршируя по столу со своей соломинкой в руках, думал о том, как грустно окончить свой век на этом столе с перильцами, под хохот праздной публики.
Но как раз тогда, когда Гулливеру казалось, что несчастнее его нет никого на всей земле, судьба его неожиданно переменилась к лучшему.
В одно прекрасное утро в гостиницу явился один из адъютантов короля и потребовал, чтобы Гулливера немедленно доставили во дворец.
Оказалось, что накануне две придворные дамы видели ученого Грильдрига и так много рассказывали о нем королеве, что та захотела непременно поглядеть на него сама и показать своим дочкам.

Не собираясь останавливаться на каком-то одном достижении, знаменитый британский интеллектуал Джонатан Свифт покорил сразу несколько вершин, прослыв одним из самых уважаемых деятелей культуры, науки, религии и искусства своего времени. Изучая старинные философские трактаты, Свифт не забывал о том, что ему также было необходимо внести свою лепту в это учение, иначе все его изыскания банально теряли бы любой смысл. Стараясь понять, как работают законы природы, Свифт приложил немало усилий для того, чтобы пояснить людям ранее непонятные вещи языком строгой науки, а затем примерял на себя рясу священника, чтобы наставить свою преданную паству заветам нерушимой небесной морали. Не боясь идти против системы, выступать в открытую с радикальными мыслями и утверждениями, Джонатан Свифт обрел немало врагов, однако его талант и светлый рассудок заставили толпу недоброжелателей расступиться в сторону, пропуская вперед легионы преданных почитателей писателя, ученого, философа и священника, чья целеустремленность поражает нас до сих пор. Но несмотря на то, что Свифт прославил свое имя в самых разных областях, в истории он останется благодаря написанию воистину гениального произведения, озаглавленного как «Путешествия в некоторые удалённые страны мира в четырёх частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей», или же просто «Путешествия Гулливера».

В свойственной ему сатирической манере Свифт высмеивал посредством приключений бравого путешественника многочисленные пороки общества, раскрывал людям глаза на многие сомнительные вещи и тем самым старался сделать своих читателей чуточку лучше. Доподлинно неизвестно, как именно эффект произвели «Путешествия Гулливера» на общественные устои той же Англии, однако сама по себе книга получила самое широкое распространение и даже попала в школьную программу многих стран мира. Блуждающий между диковинными странами Гулливер превратился в культовую личность, а когда человечество наконец дошло до изобретения кинематографа, бессмертное творение Джонатана Свифта будто заново переродилось и обрело новую жизнь на экранах. По меньшей мере в каждом десятилетии стала выходить хотя бы одна картина с неизменным Гулливером в центре событий, и стоит отметить, что публика вовсе не пресыщалась его приключениями, а наоборот желала увидеть очередную вариацию знаменитой книги Свифта. И в 2010 году стараниями режиссера Роба Леттермана увидела свет комедийная картина, озаглавленная без особых изысков «Путешествиями Гулливера». Ее создатели не собирались слово в слово переносить на экраны заветы Свифта, тем самым сотворив своего рода уникальный прецедент. И хотя официальная критика разнесла данную версию классической истории в пух и прах, в ней все-таки можно отыскать свои достоинства, оправдывающие потраченное на просмотр время.

Итак, действие сюжета переносится в наше время и знакомит нас с Лемюэлем Гулливером (Джек Блэк), сотрудником отдела писем редакции известной газеты. Не один год просиживая штаны в должности, которой никто никогда не позавидует, Гулливер тем не менее верит, что когда-то удача постучится в его двери и он сможет выбраться из ненавистного кабинета поближе к настоящей журналистике. Помимо этого, Гулливер тщетно мечтает наладить милые романтические отношения с коллегой по работе, очаровательной Дарси Силверман (Аманда Пит), исполняющей функции редактора. И продолжалась бы эта затянувшаяся полоса неудач до бесконечности, если бы в голову Гулливера не пришла рисковая идея приписать себе несуществующие заслуги, которые позволили ему получить долгожданный шанс для дальнейшего карьерного развития. Представив себя заправским путешественником, герой получает задание отправиться в Бермудский треугольник, дабы развенчать или наоборот подтвердить все шокирующие мифы о данной паранормальной области. Но как только Гулливер достигает заветной зоны, его яхта попадает в жуткий шторм, выбросивший герой к берегам неизвестной страны. И как оказывается, Гулливер прибывает в ту самую Лилипутию, известную всем нам по роману Джонатана Свифта. А так как Гулливер превышает ростом среднестатистического местного жителя по меньшей мере в сотню раз, то ему по неволе приходится стать самой важной фигурой из тех, что здесь когда-либо были.

Создатели данной вариации «Путешествий Гулливера» взяли немало деталей из оригинального творения Джонатана Свифта и подставили их под творческий стиль Джека Блэка, исповедующего простецкую наивность перемешанную с беззастенчивой наглостью. В картине остались намеки на фирменную иронию Свифта, тыкающую общество в его неизгладимые пороки, однако стоит признать, что лента Роба Леттермана больше походит на стандартную развлекательную комедию с обилием рисковых шуток и чрезмерно переигрывающим Джеком Блэком. Здесь совершенно не стоит искать некий высший смысл, как и особый поучительный эффект. «Путешествия Гулливера» целиком выстраиваются вокруг Джека Блэка, который забивает собой все свободное пространство. В некоторых моментах это немного раздражает, однако ситуацию то и дело спасают примечательные герои второго плана, призванные разбавить гегемонию звезды «Школы рока». В особенности неплохо показали себя Джейсон Сигел и Эмили Блант, воплотивших соответственно удалого паренька Горацио и прекрасную принцессу. Во многом именно на их отношениях был сделан акцент картины, а Джек Блэк принял непосредственное участие в становлении истории необыкновенной любви. И радует, что хотя бы некоторых случаях Сигел и Блант смогли проявить себя без вмешательства главного героя, продемонстрировав нам свой несомненный драматический талант.

Несколько расстраивает то обстоятельство, что Роб Леттерман слишком дерзко обходится с наследием Джонатана Свифта, выкладывавшего свои мысли аккуратным тонким слоев, не скатываясь в абсолютный фарс и художественное безумие. Леттерман даже не думал о том, чтобы ограничить навязчивое желание Джека Блэка исполнить очередную неудобоваримую хохму в угоду смысловому юмору. Однако большинству зрителей все-таки пришлась по душе клоунада Блэка, о чем нам сигнализируют прилежные кассовые сборы. В этой истории нет никаких ограничений, но иногда это даже сыграло картине на пользу. По крайней мере скучать во время просмотра сего действия точно не приходилось. И пускай иногда возникает желание увести взгляд от экрана, позитивная атмосфера, парочка удачных шуток, а также призраки родом со страниц Джонатана Свифта позволяют задержаться у экрана вплоть до самой последней сцены, дабы по окончании выбросить «Путешествия Гулливера» из головы, словно необязательный пустяк. Конечно, художественные достоинства данной картины вызывают сомнения, только согласитесь, что иногда хочется взять и расслабиться, ни о чем не думать и позволить течению комедии унести тебя в далекие дали, где ты ни за что не отвечаешь и тебе где-то даже это нравится. Поэтому могу сдержанно пожелать вам приятного просмотра.

«Путешествия Гулливера» (англ. Gulliver"s Travels ) - сатирико -фантастическая книга Джонатана Свифта , в которой ярко и остроумно высмеиваются человеческие и общественные пороки.

Полное название книги: «Путешествия в некоторые удалённые страны мира в четырёх частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей» (англ. Travels into Several Remote Nations of the World, in Four Parts. By Lemuel Gulliver, First a Surgeon, and then a Captain of several Ships ). Первое издание вышло в -1727 годах в Лондоне. Книга стала классикой нравственно-политической сатиры, хотя особенно широкой популярностью пользуются её сокращённые переделки (и экранизации) для детей.

Сюжет

«Путешествия Гулливера» - программный манифест Свифта-сатирика. В первой части книги читатель смеётся над нелепым самомнением лилипутов. Во второй, в стране великанов, меняется точка зрения, и выясняется, что наша цивилизация заслуживает такого же осмеяния. В третьей высмеивается, с разных сторон, самомнение человеческой гордыни. Наконец, в четвёртой появляются мерзкие йеху как концентрат исконной человеческой природы, не облагороженной духовностью. Свифт, как обычно, не прибегает к морализаторским наставлениям, предоставляя читателю сделать собственные выводы - выбрать между йеху и их моральным антиподом, причудливо облечённым в лошадиную форму.

Часть 1. Путешествие в Лилипутию

Знания этого народа очень недостаточны; они ограничиваются моралью, историей, поэзией и математикой, но в этих областях, нужно отдать справедливость, ими достигнуто большое совершенство. Что касается математики, то она имеет здесь чисто прикладной характер и направлена на улучшение земледелия и разных отраслей техники, так что у нас она получила бы невысокую оценку…
В этой стране не дозволяется формулировать ни один закон при помощи числа слов, превышающего число букв алфавита, а в нем их насчитывают всего двадцать две; но лишь очень немногие законы достигают даже этой длины. Все они выражены в самых ясных и простых терминах, и эти люди не отличаются такой изворотливостью ума, чтобы открывать в законе несколько смыслов; писать комментарий к какому-либо закону считается большим преступлением.

Последний абзац заставляет вспомнить обсуждавшееся почти на столетие раньше «Народное соглашение», политический проект левеллеров времён Английской революции , в котором говорилось:

Число законов должно быть уменьшено для того, чтобы все законы поместились в один том. Законы должны быть изложены на английском языке, дабы каждый англичанин мог их понять.

Во время поездки на побережье коробка, сделанная специально для его проживания в пути, захвачена гигантским орлом, который позже роняет её в море, где Гулливер подобран моряками и возвращён в Англию.

Часть 3. Путешествие в Лапуту, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобдриб и Японию

Гулливер и летающий остров Лапута

Гулливер попадает на летающий остров Лапуту , потом на материковую часть страны Бальнибарби, чьей столицей Лапута является. Все знатные жители Лапуты слишком увлечены математикой и музыкой, поэтому донельзя рассеяны, уродливы и не устроены в бытовом отношении. Только чернь и женщины отличаются здравомыслием и могут поддерживать нормальную беседу. На материке есть Академия Прожектёров, где пытаются претворить в жизнь различные смехотворные псевдонаучные начинания. Власти Бальнибарби потворствуют агрессивно настроенным прожектёрам, вводящим повсеместно свои улучшения, из-за чего страна находится в страшном упадке. Эта часть книги содержит едкую сатиру на спекулятивные научные теории его времени. Ожидая прибытия корабля Гулливер совершает поездку на остров Глаббдобдриб, знакомится с кастой чародеев, способных вызывать тени умерших, и беседует с легендарными деятелями древней истории, сравнивая предков и современников убеждается в вырождении знати и человечества.

Далее Свифт продолжает развенчание неоправданного самомнения человечества. Гулливер приезжает в страну Лаггнегг, где узнает про струльдбругов - бессмертных людей, обречённых на вечную бессильную старость, полную страданий и болезней.

В конце повествования Гулливер попадает из вымышленных стран во вполне реальную Японию , в то время практически закрытую от Европы (из всех европейцев тогда туда пускали только голландцев, и то лишь в порт Нагасаки). Затем он возвращается на родину. Это единственное путешествие, из которого Гулливер возвращается, имея представление о направлении обратного пути.

Часть 4. Путешествие в страну гуигнгнмов

Гулливер и гуигнгнмы

Гулливер попадает в страну разумных и добродетельных лошадей - гуигнгнмов . В этой стране есть и люди-дикари, омерзительные йеху . В Гулливере, несмотря на его ухищрения, узнают йеху, но, признавая его высокое для йеху умственное и культурное развитие, содержат отдельно на правах скорее почётного пленника, чем раба. Общество гуигнгнмов описано в самых восторженных тонах, а нравы йеху представляют собой сатирическую аллегорию человеческих пороков.

В конце концов Гулливера, к его глубокому огорчению, изгоняют из этой Утопии , и он возвращается к своей семье в Англию.

История появления

Судя по переписке Свифта, замысел книги у него сложился около 1720 года . Начало работы над тетралогией относится к 1721 году ; в январе 1723 года Свифт писал: «Я покинул Страну Лошадей и пребываю на летучем острове… два моих последних путешествия вскоре закончатся».

Работа над книгой продолжалась до 1725 года . В 1726 году первые два тома «Путешествий Гулливера» (без указания имени настоящего автора) выходят в свет; остальные два были опубликованы в следующем году. Книга, несколько подпорченная цензурой, пользуется невиданным успехом, и авторство её ни для кого не секрет. За несколько месяцев «Путешествия Гулливера» переиздавались трижды, вскоре появились переводы на немецкий, голландский, итальянский и другие языки, а также обширные комментарии с расшифровкой свифтовских намёков и аллегорий.

Сторонники этого Гулливера, которых у нас здесь несть числа, утверждают, что его книга проживёт столько же, сколько наш язык, ибо ценность её не зависит от преходящих обычаев мышления и речи, а состоит в ряде наблюдений над извечным несовершенством, безрассудством и пороками рода человеческого.

Первое французское издание «Гулливера» разошлось за месяц, вскоре последовали переиздания; всего дефонтеновская версия издавалась более 200 раз. Неискажённый французский перевод, с великолепными иллюстрациями Гранвиля , появился только в 1838 году .

Популярность свифтовского героя вызвала к жизни многочисленные подражания, фальшивые продолжения, инсценировки и даже оперетты по мотивам «Путешествий Гулливера». В начале XIX века в разных странах появляются сильно сокращённые детские пересказы «Гулливера».

Издания в России

Первый русский перевод «Путешествий Гулливера» вышел в 1772-1773 годах под названием «Путешествия Гулливеровы в Лилипут, Бродинягу, Лапуту, Бальнибарбы, Гуигнгмскую страну или к лошадям». Перевод выполнил (с французского издания Дефонтена) Ерофей Каржавин. В 1780 году каржавинский перевод был переиздан.

В течение XIX века в России было несколько изданий «Гулливера», все переводы сделаны с дефонтеновской версии. Благожелательно отзывался о книге Белинский , высоко ценили книгу Лев Толстой и Максим Горький . Полный русский перевод «Гулливера» появился только в 1902 году .

В советское время книгу издавали как в полном (перевод Адриана Франковского), так и в сокращённом виде. Первые две части книги издавались также в детском пересказе (переводы Тамары Габбе , Бориса Энгельгардта , Валентина Стенича), причём гораздо бо́льшими тиражами, отсюда и распространённое среди читателей мнение о «Путешествиях Гулливера» как о сугубо детской книге. Общий тираж её советских изданий составляет несколько миллионов экземпляров.

Критика

Сатира Свифта в тетралогии имеет две основные цели.

Защитники религиозных и либеральных ценностей немедленно обрушились с резкой критикой на сатирика. Они утверждали, что оскорбляя человека, он тем самым оскорбляет Бога как его создателя. Кроме богохульства, Свифта обвиняли в мизантропии , грубом и дурном вкусе, причём особое негодование вызывало 4-е путешествие.

Начало взвешенному исследованию творчества Свифта положил Вальтер Скотт (). С конца XIX века в Великобритании и в других странах вышло несколько глубоких научных исследований «Путешествий Гулливера».

Культурное влияние

Книга Свифта вызвала множество подражаний и продолжений. Начало им положил французский переводчик «Гулливера» Дефонтен, сочинивший «Путешествия Гулливера-сына» . Критики считают, что повесть Вольтера «Микромегас » () написана под сильным влиянием «Путешествий Гулливера».

Свифтовские мотивы ясно ощущаются во многих произведениях Герберта Уэллса . Например, в романе «Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь», общество дикарей-каннибалов аллегорически изображает пороки современной цивилизации. В романе «Машина времени » выведены две расы потомков современных людей - звероподобные морлоки , напоминающие йеху , и их утончённые жертвы-элои . Есть у Уэллса и свои благородные великаны («Пища богов»).

Фридьеш Каринти сделал Гулливера героем своих двух повестей: «Путешествие в Фа-ре-ми-до» (1916) и «Капиллярия» (1920) . По свифтовской схеме написана и классическая книга

Первый эпизод: Гулливер приглашает к себе в гости лилипуточку из публичного дома напротив своего обиталища. Сперва он разглядывал в подзорную трубу, что там вытворяют эти малявки, а потом позвал герлу к себе: давай, красотка, развлечемся. Ну та и пришла, движимая любопытством, ведь только благодаря женскому любопытству начался и продолжается род человеческий!

...Я поставил свою маленькую подружку на подобие табурета, и в доказательство насущности моих желаний выпростал из штанов то мое орудие, что вот уже несколько дней не давало мне покоя. Тут произошло неожиданное. Моя гостья побледнела, зашаталась и лишилась чувств. Я едва успел подхватить ее, потому что она чуть было не упала с табурета вниз. Я подул на ее лицо, побрызгал холодной водой из стоявшего в углу лилипутского бочонка. Краска стала понемногу возвращаться на ее щеки. Через минуту она смогла сесть, а еще через минуту уже уверенно держалась на ногах. Это был обычный обморок.
Однако моя гостья быстро приходила в себя, косясь глазом на мой инструмент, продолжавший оставаться поблизости - на том же табурете, перед которым мне пришлось встать на колени. Когда, наконец, на ее губах заиграла обычная для нее любезно-услужливая улыбка, свидетельствовавшая о том, что сознание вернулось к ней в полной мере, я предложил ей разоблачиться, а сам, вооружившись своей подзорной трубой, принялся изучать особенности ее конституции, и уверяю любезного моего читателя, делал я это отнюдь не как бесстрастный исследователь, врач и анатом.
Моя гостья охотно демонстрировала мне свои прелести, а сама продолжала коситься на мой инструмент, расположившийся в соблазнительной близости от нее. Ах, как хотелось мне хоть на несколько мгновений стать таким же маленьким, чтобы эти грудки и прочие сладости были доступны мне в полной мере. Испуг моей гостьи давно прошел, и ей, кажется, напротив, даже не приходила в голову мысль стать такой же большой, как я, чтобы тоже получить все, что было в моих возможностях дать ей. Отнюдь. Ее даже, по всей вероятности, устраивало такое положение дел, потому что она все с большим и большим одобрением и интересом поглядывала на то, что расположилось с нею по соседству.
Я на секунду закрыл глаза, и вдруг ощутил прикосновение крохотных пальчиков. Неописуемое блаженство! Будто какая-то райская птичка пощекотала меня своим клювиком. Она пробовала меня на ощупь, обходила со всех сторон, заглядывала в отверстие, засовывала туда свой малюсенький пальчик. Надо сказать, что размерами она уступала предмету ее исследований, превосходившему ее раза в полтора в длину и во столько же - в ширину. Однако это уже не пугало ее. Напротив - привлекало, и вскоре она оседлала его, как наездник жеребца...
Ее движения становились все более порывистыми и судорожными, глазки закатились, губки приоткрылись, шепча что-то неразборчивое, она тоненько постанывала, а потом ее стали бить конвульсии, которые передавались и мне, и я тоже почувствовал, как на меня накатывает неодолимая волна. Я едва успел приподнять мою крохотную гостью, иначе бы ее просто смыло мощным потоком, хлынувшим на табурет.

Гулливер оказался парнем не промах. Одной лилипутки ему показалось маловато, он попросил свою подружку Кульбюль привести к нему на прием еще любопытных девушек. И образовалась вполне приличная групповушка. А с виду такой приличный англичанин!..

Мои гостьи замерли, глядя, как я расстегиваю свои панталоны. Наконец на свет Божий появилось мое напружиненное естество... и произвело на них то же действие, что и два дня назад на Кульбюль. Не успел я выпростать из штанов тот самый предмет, который столь интересовал их и ради которого они явились ко мне, как все они попадали без чувств. Однако скоро они пришли в себя (холодная вода на лилипуток и на наших соотечественниц действует одинаково) и проявили такую же прыть, как и Кульбюль. Их совместными усилиями дело спорилось, да и сами они внакладе не оставались. Места всем хватало - шесть веселых маленьких наездниц разместились на одном скакуне, который рад был бы вместить еще столько же - их ягодицы-вишенки перекатывались на упругом седалище, через несколько минут пришедшем в состояние, близкое к тому, в котором находился Везувий перед гибелью Помпеи: грозило извержением, хоть и не гибельным, но довольно опасным для наездниц. А потому я с криком: «Берегись!» отгородил моих девушек стеной из двух ладоней от разомкнувшегося в сладострастии отверстия и, содрогнувшись всем телом, пролился на поверхность табурета молочным озерцом, вид которого вызвал приступ восторга у моих гостий. Они сопроводили мое излияние стонами и криками, как раненые амазонки, добивающие поверженного врага.

Известный эпизод, каким образом Гулливер потушил пожар, случившийся в королевском дворце, описан особенным образом:

Я принял единственно верное в той ситуации решение, пусть многие потом и осуждали меня за него. В тот день я выпил немало лилипутского эля, а потому давно уже ощущал давление на свой мочевой пузырь. Я одним выстрелом убил двух зайцев: во-первых, облегчился, а во-вторых, предотвратил катастрофу, грозившую уничтожить весь императорский дворец.
Правда, при этом произошла одна неприятность. При виде моего естества на площади раздался словно бы вздох, и все бывшие в поле зрения лилипутки попадали в обморок. Хотя я и полагал, что мой детородный орган в невозбужденном состоянии не окажет на них такого воздействия. Должен к сему добавить, что среди попадавших было немало и лилипутов мужеского пола, однако я не стал бы объяснять их реакцию принадлежностью к лилипутскому племени старадипов: просто зрелище, которому они были свидетелями, многим из них, владеющим всего лишь тонюсенькой соломинкой, могло показаться устрашающим.
Вся площадь на несколько мгновений превратилась в некое подобие поля битвы - всюду лежали бездвижные - и в основном женские - тела, а бывшие при них лилипуты-мужчины пребывали в не менее жалком состоянии, поскольку, с одной стороны, при виде того, что им открылось, прониклись сознанием собственного ничтожества, а с другой, - не знали, как привести в чувство своих любезных жен и подружек.
Были и такие, кто остался стоять на ногах и даже не изменился в цвете лица. Taкое разделение прекрасного лилипутского пола на падающих в обморок и не падающих в обморок имело только одно объяснение. И я полагаю, вдумчивый читатель уже догадался, в чем оно состоит.
Я раскланялся, заправляя в штаны тот орган, который помог мне победить огненную стихию, и испытывая некоторую неловкость, вполне объяснимую при моем застенчивом характере.
Часть благородных дам, хотя и весьма незначительная, все еще пребывала в обмороке, а другая - гораздо более многочисленная - хотя и в добром здравии, имела вид довольно экстраординарный, поскольку им приходилось выслушивать своих мужей, которые, вращая глазами и вытягивая шеи так, что, казалось, вот-вот готовы выскочить из своих мундиров, что-то грозно им выговаривали.
Жены реагировали по-разному. Некоторые - весьма агрессивно, давая отпор своим гневающимся мужьям, другие, потупясь, внимали с виноватыми лицами, третьи стояли подбоченясь и молча мерили презрительным взглядом своих благоверных. Не сразу, но все же я разобрал в этом пчелином жужжании отдельные гневные голоса (один и тот же вопрос повторялся с разными интонациями и с разной степенью желания услышать правдивый ответ: «Куру бытал Куинбус Флестрина дрюк?» - вопрошали мужья.

Эротические приключения продолжились в стране великанов Бробдингнеге. Поначалу его попытался изнасиловать самец стрекозы.

Однажды огромная стрекоза, судя по поведению, самец, напала на меня сзади. Схватив меня клещами челюстей за ворот нового камзола из переливающейся на солнце парчи, самец поднялся со мной в воздух, при этом его прозрачные перепончатые крылья страшно трещали, оглушая меня.
Поскольку он ухватил меня за шкирку, я ничего не мог поделать и висел под ним, как кукла, беспомощно болтая ногами и руками. Ни шпаги, ни кортика при мне не было, да и вряд ли бы они пригодились - убей я на лету это чудовищное насекомое, и мне пришлось бы расстаться с жизнью, упав со страшной высоты. К счастью, я так растерялся, что долго не предпринимал никаких попыток освободиться. Так мы носились в воздухе, делая головокружительные пируэты, от которых меня вскоре стало мутить. С детства я мечтал летать, как птица, но в те страшные минуты я навсегда отказался от этой мечты. Я потерял тогда всякое представление, где верх, где низ, и что со мной происходит, когда же самец стал настойчиво тыкать мне в тыльную часть тела кончиком своего хвоста, я понял, что он принимает меня за самку, которую вознамерился оплодотворить. Догадаться об этом было нетрудно - кто же не видел носящихся в воздухе спаренных стрекоз, да и не только их...
Поскольку штаны на мне не позволяли самцу успешно осуществить свое намерение, а я не собирался ему в этом потворствовать, то он носился со мной в челюстях, как бешеный, вверх и вниз. Спасло меня лишь то, что я оказался для него слишком тяжелой ношей. Устав, он опустился на цветок, чтобы передохнуть, - это была садовая ромашка с крупными лепестками. Я же, чувствуя, что другого такого шанса у меня больше может и не быть, изо всех сил схватился за эти лепестки обеими руками, решив дорого отдать свою жизнь. Но в этот момент самец, видимо, осознав свою оплошность, поскольку я вел себя совершенно неподобающе для самки стрекозы, разжал свои челюсти и, надавав мне по уху своими трескучими крыльями, сердито поднялся в воздух.

Товарища Гулливера хозяева стали сексуально эксплуатировать: на рынке он за небольшие деньги ублажал великанш, и он по-настоящему вошел во вкус профессии жиголо:

Номер заключался в том, что зрительница входила в специально отведенное для этого помещение, украшенное флажками из разноцветной бумаги и мишурой, садилась на скамейку, и моя верная Глюмдальклич запускала меня под платье посетительницы, строго-настрого предупредив, чтобы та по возможности оставалась неподвижной и не шевелила руками, дабы случайно меня не повредить. Моя же задача заключалась в том, чтобы пощекотать грудь посетительницы и любым доступным мне способом хотя бы немного ее воспламенить.
Никогда, ни до ни после, не имел я возможности лицезреть и трогать столь большое количество грудей разнообразных форм, размеров, оттенков и запахов. Я не жалею, что видел их, касался их, садился на них или висел, ухватившись за сосок, мял, щипал, даже кусал (о, им нравились мои укусы...). Я полюбил эти обстоятельства, я прикипел к ним душой, сердцем и своими чреслами, и по возвращении в Англию так и не смог найти себе подругу, соответствующую моим новым запросам. Чтобы возбудиться, мне теперь нужна была женщина-гора, но где я мог такую найти? Мои друзья-острословы, знающие о моем тайном несчастье (жена, конечно, ни о чем не подозревала), то ли в шутку, то ли всерьез, советовали завести мне роман со слонихой или бегемотихой, или на худой конец. Что, между прочим, было бы не лишено смысла, отзовись эти гигантские твари на мужской призыв моего тоскующего естества. Но я для них наверняка представлялся бы ничтожеством, и даже обычный осел с их точки зрения был бы много более подходящим самцом.
Получилось так, что очередная посетительница, на грудь которой меня посадили, то ли ненароком, то ли намеренно стряхнула меня вниз. Я кубарем прокатился по животу, слава Богу, округлому, что замедлило мое падение протяженностью по меньшей мере в пятнадцать футов и, еще не успев осознать случившееся, оказался у дамы прямо в исподнем белье, точнее, в ее панталонах, о чем нетрудно было догадаться по специфичному запаху, ударившему мне в ноздри. Впрочем, он был не столь специфичен, сколь характерен, из чего можно было заключить, что в лоно дамы незадолго до этого пролилось мужское семя, и от густоты этого запаха у меня закружилась голова. Я стал подпрыгивать, чтобы ухватиться за обширную жесткую растительность и вылезти хотя бы на лобок, где можно было бы перевести дух, но хитрая дама, видимо, не желая, чтобы я ускользнул из ее заветного местечка, пальцем, сквозь материю платья надавливала мне на затылок, и я ничего не мог поделать. Чувствуя, что теряю сознание, я отчаянно закричал, зовя Глюмдальклич, и хотя зов мой был тих и приглушен тканью платья и нижними юбками, моя нянюшка его услышала, и, догадавшись, в чем дело, тут же пришла мне на помощь. В следующий момент она, без лишних церемоний задрав даме подол платья, вызволила меня на свет. Дама в конфузе убежала. Я же был почти недвижим и покрыт холодным потом - явный признак асфиксии и сердечного недомогания.

Гулливер сделал неплохую карьеру, щипая и кусая состоятельных дам за чувствительные места. И вот - вершина, он обслуживает саму королеву Бробдингнега!

Королева, внимательно осмотрев меня со всех сторон, перекладывая с ладони на ладонь, изъявила желание, чтобы я на деле доказал, что я действительно мужчина, так как признаки моего пола, по ее мнению, проявлены неотчетливо. После чего, потянув на себя нижний край пеньюара, перенесла меня на обнажившийся теплый живот, прямо к тому месту, где я видел холм с несжатой рожью, колосья которой уже частично полегли под тяжестью спелого зерна. Мне пришлось спускаться прямо по ним, приятно пружинящим под моими голыми ступнями, туда, где, как я понимал, королеве и хотелось меня обнаружить.
В три шага одолев несжатую полосу, я оперся руками на внутренние стороны бедер королевы, мягких и пышных, и спрыгнул на простыню. Я смиренно замер возле входа, полагая, что, как это делали мы с Глюмдальклич, меня возьмут в руку и используют наподобие инструмента любви, но ничего подобного не произошло. Пауза затягивалась и грозила мне непоправимыми последствиями, вплоть до изгнания из дворца. Нет ничего опасней неудовлетворенной женщины - она превращается в фурию. Поэтому я решил действовать на свой страх и риск - стал гладить и теребить большие створки лона со всей фантазией, на какую только был способен...
Поскольку королева по прежнему бездействовала, явно испытуя меня, я предпринял следующий шаг, а именно - оперся правым коленом на нижний край подвижной и податливой пещеры и пополз внутрь...

Жаль что рукопись касается только лилипутов и великанов. У Свифта было описано путешествие в страну лошадей. Но там бы наверняка начались настоящие извращения...

Доктор Гулливер, о путешествиях которого здесь рассказывается; жил около двухсот лет назад в Англии. Он очень любил путешествовать.

Судьба заносила его в такие страны, где после него не удалось побывать никому, так что существуют ли страны, о которых рассказывает Гулливер, так и осталось неизвестным. Мало этого - говорят прямо, что их нет. Может быть, это и так, а может быть, они были да исчезли, как исчезают целые острова. Во всяком случае, приключения Гулливера так удивительны, что узнать о них следует. Чтобы путешествовать, Гулливер поступал обыкновенно врачом на торговый корабль, уходивший в дальнее плаванье. Таким образом он совершил и те два путешествия, о которых здесь рассказывается.

В первое из них он отправился из английского города Бристоля 4 мая 1699 года на корабле «Антилопа».

Корабль этот потерпел крушение и Гулливера выбросило на неведомый остров, где он очутился в каком-то кукольном царстве. Природа, люди, растения, животные, здания - все здесь было кукольное, маленькое до чрезвычайности. Этот кукольный остров Гулливер называет Лиллипутией.

Что рассказывает о нем он сам, вы прочтете дальше.

ДЯДЯ САША.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Приключения в стране малышей-лиллипутов.

ГЛАВА I.

Корабль терпит крушение. Гулливер попадает на остров лиллипутов.

Мы покинули Индейский океан и на корабле «Антилопа» огибали южный берег Австралии, когда над нами неожиданно разразилась страшная буря. Мы совсем не были подготовлены к ней, так как плыли довольно беспечно, тем более, что с часа на час уже собирались причалить к острову «Вандименова Земля», где должны были иметь стоянку. Буря грохотала и выла в течении всей ночи и даже утром следующего дня.

Управлять кораблем, конечно, не было никакой возможности; его гнало ветром, захлестывало волнами, стремительно выносило на гребень разъяренного вала и, как щепку, бросало вниз, в клокочущую пучину. Каждый из нас ждал конца с минуты на минуту…

Капитан наш, Вильгельм Причард, слыл отважным и опытным моряком, но ни находчивость, ни мужество его ничего не могли сделать в борьбе с безудержной стихией. Грозовые удары, вой ветра, скрип и треск мачт, пенящиеся волны - все это было похоже на какой-то ад, среди которого на судне беспомощно толкались, падали и карабкались растерянные матросы, часть которых были новички. Одни из них уже стали жертвой внезапного натиска бури и своей неопытности - около двенадцати человек уже погибло. Другие в полном отчаянии ждали рокового исхода.

К полудню уцелевшие из нас не знали, где мы и куда мчимся. Небольшой перерыв, минутное затишье среди бури собрало нас всех на палубе. Впереди корабля мы заметили отвесную скалу, на которую при новом порыве ветра наше судно понеслось неудержимо; гибель была неизбежна; смерть стояла перед нами лицом к лицу.

Шесть человек из экипажа судна, считая в числе их и меня, бросились в шлюпку и едва-едва успели спастись от гибели, ловко увернувшись в сторону от корабля и скалы. Забота о себе и страх за свою участь заставили нас забыть в эту минуту о судьбе других товарищей, вероятно, погибших при столкновении корабля со скалой.

Мы отчаянно работали веслами, уходя как можно дальше от места крушения корабля, и плыли так несколько миль. Усталость и голод взяли свое, - мы принуждены были бросить весла, а порывом ветра вскоре опрокинуло нашу шлюпку. Почти тут же я потерял из виду своих товарищей и, хотя был очень измучен, чувство самосохранения заставило меня плыть.

Плыл я, не зная сам куда, но чувствовал, что подвигался довольно быстро, подгоняемый ветром и морским течением. Несколько раз я опускался, но не доставал дна. Я видел, что минуты мои сочтены, что последние мои силы иссякают, как вдруг неожиданно почувствовал твердое дно под ногами.

Не могу сказать, чтобы я быль обрадован этим; вернее, я плохо отдавал себе отчет в том, что со мною происходить; тем не менее, переставь работать руками, я сталь на ноги и, хотя с трудом, двинулся вперед по песчаному довольно ровному дну. Около версты я прошел в воде и, наконец, вышел на сушу. Передо мною было глухое место, кругом не видно было ни жилья, ни живого существа, хотя, может-быть, мое утомленное зрение уже отказывалось видеть что-либо.

Надвигались сумерки. Пройдя немного, я почувствовал, что изнемогаю совершенно, и опустился на траву; я вытянулся во весь рост и в ту же минуту заснул крепким, продолжительным сном…

ГЛАВА II.

Гулливер в плену у лиллипутов. Его заставляют покориться, осыпая
градом стрел. На 1500 лошадей лиллипуты его перевозят к своей столице,
где отводят ему жилище.

Как ни крепок был мои сон, временами мне грезилось, что я снова нахожусь в родной Англии, что вокруг меня идут оживленные хлопоты и сборы к моему отъезду, что семья моя и друзья уговаривают меня отказаться от далекого морского путешествия.

Ведь вы уже немало путешествовали на своем веку, мой добрый непоседа, Гулливер, пора подумать вам об остающейся семье и друзьях, - говорил мне мой старый друг, пастор.

Я отвечал ему, повторяя то, что возражал уже не раз, что врачебная деятельность плохо обеспечивает мою семью, что практики у меня почти нет, что семья за время моей отлучки будет полностью получать мое жалованье корабельного врача, что друзья мои будут вознаграждены по моем возвращении неистощимым запасом любопытных рассказов о путешествии и т. д.

Мне снилось и то, как меня провожают на пристань, как я прощаюсь с семьей; снилась вся корабельная суматоха, беготня, киданье канатов и цепей, последние распоряжения капитана Причарда… «Антилопа» тронулась, и я долго махаю с палубы платком оставшимся на берегу жене, детям и пастору. Я громко стараюсь выкрикнуть последние приветственные слова и… просыпаюсь.

Открыв глаза, я понял, что родная Англия была далеко, что меня отделяет от нее пятимесячное плаванье на корабле, закончившееся на этот раз так печально. Но где же я?

Я хотел привстать и не мог: мои руки и ноги были точно прикованы к земле, а голова не поднималась, как будто была налита свинцом. Скосив глаза вправо и влево, я к величайшему моему изумлению скоро убедился, что все мое тело от головы до пят было привязано к земле сотнями, - нет тысячами, - тончайших нитей, которые и мешали мне повернуться на бок и повернуть голову.

Солнечные лучи били мне в глаза; вокруг я слышал непонятный шум какой-то суматохи, похожей на гуденье пчелиного роя. Но вот я почувствовал вдруг, что какие-то маленькие живые существа, как мыши, бегут по моей левой ноге, и вот они добрались уже по моей груди почти до самого подбородка и здесь остановились. Опустив глаза, я к величайшему удивлению увидел у своего подбородка малыша, ростом около трех вершков, вооруженного луком и стрелами; за ним на моей груди расположились приблизительно сорок таких же карликов. Я вскрикнул от изумления, и карлики в ужасе бросились врассыпную, причем некоторые из них покатились с моей груди на землю и довольно больно ушиблись.

Неудобное положение, в котором я лежал, мне надоело, да и любопытство узнать, что происходите вокруг, не позволяло мне оставаться в нем долее. Желая переменить это положение, я сделал усилие и, приподняв немного правую руку, я вытащил сотни маленьких колышков, которые, как оказывается, были вбиты в землю вокруг меня. Одновременно я разорвал нити, которые привязывали к этим колышкам мою руку. В то же время испытывая довольно сильную боль, я вытянул пучки паутинных нитей, прикреплявших к земле мои волосы с правой стороны, и немного повернул голову. Карлики с пронзительным криком бросились бежать; но вот по команде одного из них они остановились, и я тотчас почувствовал внезапную боль в левой руке. Оказалось, что трехвершковые человечки совершенно не желали, чтобы я освободился от их паутины, и угрожая мне выпустили несколько десятков стрел, попавших мне в руку. Стрелы эти были величиною не более иглы. За первым натиском последовал второй, и еще около ста стрел опустились на меня сверху - с навеса, как падают издалека пушечные ядра. Часть этих стрел упала мне на туловище, а часть даже на лицо, которое я должен был защищать полуосвобожденной правой рукой.

К счастью на мне была поддета толстая замшевая рубашка, и большинство стрел не причинило мне вреда. Я счел, однако, за лучшее пока не двигаться, рассчитывая, что ночью мне удастся освободить и левую руку, а там я, конечно, мог бы справиться с целой армией такой мелюзги, какую я видел перед собой.

Случилось иное: град стрел, направляемый в меня, прекратился тотчас, как только малыши заметили, что я не делаю больше попыток освободиться. Но возраставший слева от меня шум и суматоха показывали, что в этой стороне происходить что-то необычайное, и скоро мне удалось заметить, повернув в эту сторону голову, что трехвершковые человечки рядом со мной на высоте моего левого уха устроили целый помост, поднимавшийся над землей вершков на пять. На помост этот вела лестница. Сюда-то и взошел один из карликов, бывший, по-видимому, важным лицом; он повернулся в мою сторону и, махая руками, а временами повышая голос, произнес длинную-длинную речь, стараясь убедить меня в чем-то; но из всей этой речи я не понял ни слова. Я запомнил только, что она начиналась словами: «Лятро дегуль сан!», после которых около пятидесяти карликов бросились ко мне и обрезали пучки тонких нитей, еще прикреплявшие мои волосы с правой стороны головы, так что я мог теперь свободно повернуть голову влево и ясно видеть говорившего со мной. Ростом он был чуть-чуть выше трех остальных карликов, взобравшихся вместе с ним на помост.

Один из этих трех - не более моего мизинца, - поддерживал длинный подол его платья, а двое других стояли по бокам. В словах говорившего, насколько я мог догадываться, были и угрозы, и обещания. Выслушав всю его речь, - сказать по правде, очень утомившую меня, потому что я умирал от голода, - я с самым покорным видом старался объяснить ему, как мне хочется есть. Я поднимал глаза и руку к небу и, указывая пальцем на раскрытый рот, двигал челюстями, как будто жевал. Говоривший со мной человечек, как я узнал потом, был действительно знатным лицом. Он был министром и назывался Гурго. Он, по-видимому, понял меня. Он сошел с помоста, и тотчас же десятки карликов стали хлопотать вокруг меня, приставляя к моим бокам множество лестниц, по которым они принялись втаскивать корзины с провизией. В корзинах этих оказалось мясо различных животных, но вкуса их я различить не мог.

Тут была, например, как будто баранина, очень вкусно приготовленная, но задняя нога этого барана была меньше крыла жаворонка, так что три таких бараньих «тука» я проглатывал за один раз вместе с тремя хлебцами, величиною с орех. Я дал понять, что мне хочется и пить. Догадливые карлики сразу сообразили, какое количество питья потребуется мне, и подкатили к моей свободной руке самую большую бочку, какая у них оказалась. Они выбили у нее дно, а я осушил ее за один глоток, так как в ней было не больше обыкновенной полу-кружки; также я расправился и со второй бочкой. Причем я привел в истинный восторг всех окружающих тем, что высоко подбросил кверху обе пустые «бочки».

Должен сознаться, что в то время, как карлики суетились на моей груди и, выражая свой восторг, прыгали и кричали, у меня мелькала мысль схватить несколько десятков их в горсть и отбросить подальше, но меня удерживало чувство благодарности к этому народцу за его гостеприимство.

Когда они заметили, что я утолил голод и жажду, знатный карлик, по-видимому, посланный их повелителем, взобрался со свитой на мой чулок и вдоль всего моего тела двинулся по направлению к моему лицу. Подойдя к подбородку, он показал мне лист, похожий на грамоту, на которой была печать вроде королевской, и властным голосом произнес повелительную речь, причем несколько раз указывал рукой в ту сторону горизонта, где в небольшом расстоянии был расположен столичный город «лиллипутов». Так назывался этот крохотный народец.

Знаками этот важный карлик объяснил мне, что, по приказу короля, я объявляюсь королевским пленником и обязуюсь подчиниться всем дальнейшим распоряжениям. Я, в свою очередь, тоже знаками старался объяснить, что прежде всего хотел бы получить полную свободу, на что карлик отрицательно замотал головой и дал мне понять, что я буду перевезен в столицу в том самом положении, в каком находился.

Мне пришла в голову мысль доказать им, что я могу освободиться и против их желания. Но едва я пошевелился, как острые стрелы снова вонзились в мои руки, уже покрытые нарывами. Вдобавок они бросили в меня несколько десятков крохотных копий, и я решил подчиниться всем их требованиям.

Гурго и его свита удалились, a вслед за этими множество лиллипутов стали смазывать мне лицо и руки душистой мазью, заживляющей уколы стрел и копий.

Мной овладела истома, за которой последовал глубокий и довольно долгий сон. Надо думать, что в питье, которое они предложили мне, было положено какое-нибудь снотворное средство.

Как оказалось потом, мой крепкий сон был нужен лиллипутам для того, чтобы, воспользовавшись им, перевезти меня в их столицу. План этот явился у них тогда, когда первые из лиллипутов, заметивших меня на берегу, донесли о моем появлении королю. На совете у короля и было решено связать меня таким образом, чтобы можно было перевезти в столицу. Другого, по-видимому, им ничего не оставалось, потому что если бы они вздумали покончить со мной, казнив меня, то я при первой боли, причиненной мне, проснулся бы, как бы крепко ни спал и, конечно, жестоко расправился бы со своими обидчиками.

Но как же лилипуты ухитрились перевезти меня? Об этом я узнал лишь впоследствии из рассказов.

Оказалось, что пятистам плотников было заказано изготовить большой полок - длиною в сажень и шириною около полусажени. Под ним было двадцать два колеса, вышиною около трех вершков. Полок подкатили ко мне, но предстояло самое большое затруднение - поднять меня на высоту полка.

Чтобы сделать это, вокруг меня укрепили 80 «столбов» с блоками. Через блоки были перекинуты «канаты», толщиной с те бечевки, которыми в наших магазинах завязывают пакеты. «Канаты» эти были привязаны к петлям, охватывавшим мои руки, ноги и шею. За свободные концы «канатов» схватились 900 лиллипутов, причем были выбраны из них наиболее сильные. Эти девятьсот крохотных силачей и потянули меня на блоках кверху. Когда я отделился от земли настолько, что можно было подвезти под мое туловище полок, полок этот подвезли, уложили меня на нем и крепко привязали. Полторы тысячи лиллипутских лошадей были впряжены в этот полок и повезли меня в столицу.

Во время этого путешествия я проснулся лишь на несколько минут и вот почему. Колесница, на которой я ехал, сломалась. Небольшая поломка вызвала остановку, во время которой пять-шесть любопытных лиллипутов взобрались на повозку, а один из них, офицер, вздумал пощекотать концом своей шпаги в моей ноздре. Я громко чихнул три раза и, кажется, едва не изувечил любопытных.

Ехали мы целый день. Ночь провели в поле, причем часть сопровождавших меня лиллипутов с факелами сторожила повозку, а другая часть стояла с луками наготове на случай моего пробуждения и попытки освободиться.

На следующий день около полудня мы подъехали к столице и остановились за четверть версты от городских ворот у старинного, покинутого храма. В нем лиллипуты и отвели мне жилище. На мерку лиллипутов это было огромнейшее здание, но я с трудом пролезал в него ползком. Здесь у дверей моего нового жилища лиллипутские кузнецы и слесаря приковали меня за ногу девятью десятками цепей, из которых каждая была не толще часовой дамской цепочки; кольца этих цепей они заперли 36 замками.

Цепи были длиной немного менее сажени, и я мог ходить полукругом у дверей, снаружи храма, и вползать внутрь его от непогоды. Словом, оказался в положении слона в наших зоологических садах, или, - просто цепного Барбоса.

Против моего жилища, по другую сторону дороги, в расстоянии трех саженей, возвышалась башня, высотою в 2 ½ аршина. Сюда не раз всходил король со свитой, чтобы удобнее разглядывать меня, тем более, что я был теперь освобожден от всяких «канатов» и веревок и, прикованный за ногу, мог встать и распрямиться во весь рост.

И какой же восторг охватил лиллипутов, какое удивление и шум вызвал я среди них, когда стал прогуливаться у дверей жилища, шагая большими шагами и погромыхивая цепями! Они кричали, прыгали вокруг моих ног. Нашлись смельчаки, что решались быстро пробежать у меня под ногами в то время, когда я двигался. Нашлись и такие, что стали карабкаться на меня, когда я присел на землю, стали даже подставлять ко мне лестницы и лезть по ним.

В конце концов королевский указ запретил лиллипутам взбираться на меня под страхом казни. Это было сделано вовремя, потому что мне крайне надоели все эти беспокойства, причиняемые любопытными, и я не мог поручиться, что буду оставаться хладнокровным.

ГЛАВА III.

Гулливера посещает король лиллипутов. - Дурная шутка любопытных
лиллипутов, проделанная с Гулливером и великодушие Гулливера.
- Совещание у короля, что делать с Гулливером. - Заботы о Гулливере.
- Его обучение лиллипутскому языку. - Осмотр его платья.
- Гулливер стреляет из пистолета в присутствии короля лиллипутов.

Теперь я мог прогуливаться у входа своего жилища: я мог делать несколько шагов вправо и влево. Любопытные мне не досаждали, и я имел возможность осмотреть все вокруг. Окрестности были довольно красивы. Кругом были разбиты сады и тянулись поля; местами были видны перелески, a слева от меня выдавались стены, башни и дворец столицы лиллипутов. Правда, поля их были не более квадратной сажени; сады напоминали клумбочки; деревья были немного выше обыкновенного человеческого роста. Все это меня очень поражало и занимало на первых порах; затем я присмотрелся ко всему этому и стал тяготиться своим пленом.

В это время меня посетил король вместе с королевским семейством и свитой; он приехал верхом; ростом он был выше придворных, имел важный вид, в руке он держал обнаженную шпагу.

Вслед за ним на нескольких повозках слуги везли для меня обильный завтрак, - на двадцати повозках были различные кушанья, а на десяти - напитки. Я быстро проглотил весь завтрак, после которого мне пришлось объясняться с лиллипутскими учеными и профессорами, прибывшими вместе с королем. Король, вероятно, хотел, чтоб ученые ближе ознакомились со мной и впоследствии давали относительно меня нужные сведения. Я отвечал им на всех языках, какие знал хоть немного: на голландском, французском, английском, испанском, немецком, даже латинском, но ни одного из этих языков они не понимали.

Скоро король и двор уехали.

При мне была оставлена стража, чтоб оградить меня от толпы, собравшейся вокруг за время посещения короля. Я сел у входа в свое жилище, и в это время из толпы в меня было пущено несколько стрел, чуть-чуть не угодивших мне в глаз. Начальник моей стражи сейчас же расследовал дело, разыскал шестерых виновных и, чтобы отбить охоту у других подражать этим глупым шуткам, он решил связать виновных и передать их мне в таком виде. Я захватил их всех одной рукой и пятерых опустил в карман, а шестого приподнял двумя пальцами на глазах у всех кверху и, широко раскрыв рот, сделал вид, что хочу проглотить его живьем. Затем я вынул свой перочинный нож. Бедняжка-лиллипут отчаянно кричал и барахтался в моих пальцах. Стража стояла в смущении, толпа замерла и в оцепенении ждала, что будет дальше.

Я раскрыл перочинный нож, осторожно перерезал бечевки, связывавшие виновного, и тихо опустил его на землю. Как заяц, бросился он бежать от моего жилища. Точно также я поступил и с остальными пятью, по очереди вынимая их из кармана. Я заметил, что мое великодушие произвело большое впечатление на окружающих и расположило ко мне и стражу, и народ.

Только что рассказанный случай в конце концов показал, что разного рода столкновения между мной и праздным, любопытным людом из лиллипутов могут возникать легко. Чем могли бы кончаться эти происшествия, было неизвестно, и потому надо было их предупредить. Вообще судьба моя стала очень занимать высших чинов лиллипутского королевства. Ведь мало-ли что могло бы случиться, если бы я оборвал цепи и пошел разгуливать на свободе! Это соображение очень беспокоило королевский двор - вместе с заботой о моем пропитании.

И вот в конце концов был созван королевский совет, чтоб обсудить, что со мной делать. Вот, где пригодились наблюдения ученых и профессоров, сделанные ими надо мной во время недавнего посещения меня королем! На совете были высказаны разные мнения, но большинство склонялось к тому, чтобы тем, или иным путем удалить меня из Лиллипутии.

Говорили, что я буду служить вечной угрозой лиллипутам, что постоянное беспокойство и страх, которые я буду внушать, помешают правильному ходу всех работ - и земледельческих, и строительных. Был высказан совет и такого рода, что со мной следует просто покончить - извести меня голодом, или ядом. Некоторые из ученых указывали однако, что после моей смерти мой труп будет разлагаться, a разложение такой громады, как я, может грозить повальными болезнями всей Лиллипутии.

Может быть, это мнение ученых, a вернее - появление в королевском совете начальника моей стражи подействовало на совет так, что моя будущая участь оказалась совсем не так печальной. Дело в том, что начальник стражи, бывший свидетелем моего великодушного поступка с шестью лиллипутами, выданными мне головой, рассказал о моей доброте на королевском совете, и рассказ этот сразу расположил всех ко мне. Было решено оставить меня в живых, и при этом сделать несколько распоряжений, касающихся моего дальнейшего существования.

Прежде всего подгородные селения были обязаны ежедневно доставлять мне пищу и питье - несколько быков, десятка два-три баранов, необходимое количество хлеба и т. д. Не надо забывать, что два добрых лиллипутских быка и пяток баранов я легко съедал за завтраком - ведь лиллипутские бараны были ростом около вершка, а быки - не более двух вершков.

Затем было сделано распоряжение тремстам портных сшить мне платье того же покроя, какой носили все лиллипуты, а шести ученейшим профессорами было поручено обучить меня лиллипутскому языку.

Было сделано и еще распоряжение - производить в моем присутствии учение кавалерии. Этим хотели приучить к моему виду лошадей, которые очень пугались всякого моего движения.

Мое обучение местному языку подвигалось быстро. Через три недели я знал достаточно туземных слов, чтобы вести необходимый несложный разговор. Я понимал теперь, что значило и «Квинбус-флестрин», - имя, которыми звал меня король и сановники.

Это значило: «Человек-Гора».

Король часто навещал меня. Он следил за моими успехами и вел со мной небольшие разговоры. Во время этих разговоров я стоял обыкновенно на коленях, чтобы удобнее слышать короля, и даже ложился на землю. Во время этих же разговоров я высказал королю, как хотелось бы мне получить полную свободу.

Король очень деликатно дал мне понять, что с этим надо подождать, что ему необходимо переговорить об этом с советниками, что прежде всего следует получить от меня обещание хранить с лиллипутами прочный мир, жить в дружбе и оказывать взаимные услуги. Очень осторожно король предупредить меня, что по настоянию советников он должен сделать распоряжение осмотреть мое платье. Осмотр необходим, добавил он, потому что многие из подданных опасаются, что у меня может храниться оружие. Мы объяснялись словами и знаками. Я, конечно, охотно согласился на этот осмотр. И спустя немного времени ко мне явились королевские чиновники, которые и произвели подробный осмотр всех карманов моего платья.

Надо вам сказать, что для ускорения дела я взял явившихся ко мне в руки и разместил их по всем своим карманам кроме двух жилетных.

Тщательно осмотрев и описав все найденные у меня вещи, чиновники сделали доклад королю, в котором перечислили следующие оказавшиеся у меня предметы:

I. Кусок толстой материи, настолько большой, что смело мог бы служить ковром в большом приемном зале королевского дворца.

(Это был носовой платок).

II. Сундук очень больших размеров из серебра, с тяжелой крышкой, которую мог поднять только сам Человек-Гора. В сундуке этом оказались зерна темно-зеленого цвета, имевшие свойство вызывать сильнейшее чиханье.

(Это была табакерка).

III. Толстая слоистая масса больших белых пластов, испещренных непонятными знаками, по-видимому, буквами, каждая из которых была в половину ладони 1 . Всю эту массу плотно опоясывала толстая растягивающаяся и сжимающаяся веревка.

(Эта была записная книжка с резиной).

IV. Огромная длинно – зубчатая машина, похожая на частокол, которыми окружают сады. Можно думать, что Человек-Гора употребляли ее для чесания волос.

(Это была гребенка).

V. Две полые железные трубы, одними концом плотно вставленный в огромные деревянные обрубки. Сверху и снизу труб были прикреплены какие то непонятные металлические приспособления - завитки, подобие наковальни и молота и т. п.

(Это были пистолеты).

VI. Тяжелые круглые щиты из белого и желтого металла, на которых были изображены неизвестные знаки.

(Это были монеты).

VII. Огромная висячая серебряная цепь, на которой оказался совершенно невиданный, как будто сплющенный шар. Одна из выпуклых его поверхностей была серебряная, другая прозрачная. На последней были изображены по кругу начертания из палок и крестов. Здесь же были видны два длинные прута. Изнутри шара раздавалось громкое частое щелканье каких-то запоров.

(Это были карманные часы).

VIII. Огромная шпага, висевшая на кожаном поясе.

IX. Кошель, разделенный перегородкой на два отделения. В одном отделении лежали тяжелые куски свинца. В другом - чрезвычайное множество черных зерен, довольно легких.

(Пули и порох).

Все эти вещи я по приказу короля выдал его чиновникам.

Скажу кстати, что когда пистолеты были предявлены королю, он очень заинтересовался их назначением и я сделал холостой выстрел на воздух. Все присутствующие при этом упали, как пораженные молнией, и сам король некоторое время находился по-видимому без сознания. Показывая пороховницу, я сказал, что ее не следует подносить к огню - иначе может последовать такой взрыв, что добрая часть лиллипутской столицы взлетит на воздух.

В конце концов у меня остался неосмотренным один карман, где находились очки и кой-какие другие вещи, которые, как я полагал, не представляли никакого интереса для лиллипутов.

ГЛАВА VI.

Гулливеру предоставляют полную свободу. - Условия, на которых ему
предоставлена свобода. - Гулливер осматривает столицу лиллипутов.
- Маневры лиллипутской кавалерии.

Своим кроткими поведением я скоро приобрел расположение короля и его двора. Народи и войско также относились ко мне с уважением. Я уже надеялся на скорое освобождение. Незаметно лиллипуты так сжились со мною и так привыкли к моему виду, что молодежь без всякого страха занималась играми и танцами совсем рядом со мной.

Однажды королю пришла в голову странная причуда: они отдали приказ столичными войсками приготовиться к парадному смотру. Пехота была построена колоннами к атаке, a кавалерия отрядами по шестнадцати всадников во фронте; мне король предписали стать в положение Колосса Родосского, расставив ноги насколько возможно шире. Когда я стояли в таком положении, войска прошли маршем между моими ступнями.

Едва окончился этот парад, как гонец донес королю о странной находке на берегу, где я впервые был замечен спящим. Это был предмет, напоминающий огромную черную гору. Взбиравшиеся на нее лиллипуты, прыгая и топая наверху, очень скоро убедились, что внутри она была пустою. Ученые очень быстро догадались, что предмет этот мог принадлежать Человеку-Горе. Я же сообразил, что эта была моя шляпа и просил короля доставить ее в столицу, что и было сделано на следующий день. Шляпа была доставлена в довольно потрепанном виде, но иначе не могло и быть, так как ее тянули волоком, привязав к хомутам пяти самых сильных лошадей.

Мои частые просьбы о предоставлении мне полной свободы вынудили короля поручить рассмотрение этих просьб королевскому совету. Совет и выработал те условия, на основании которых мне могла быть предоставлена полная свобода.

Вот каковы были эти условия:

I. Без разрешения короля Человек-Гора не может выйти из лиллипутских пределов.

II. Без такого же разрешения он не может войти в столицу. Причем в случае его появления в столице жители должны быть уведомлены об этом за два часа, чтобы иметь время запереться в своих домах.

III. Гуляя по большим дорогам Человек-Гора обязуется не ложиться на полях и нивах и внимательно следить за тем, чтобы не наступить и не растоптать кого либо из лиллипутов, а равно их лошадей и повозок.

IV. В случае необходимости отправить куда-либо гонца с необычайной скоростью Человек-Гора должен будет нести этого гонца в кармане и возвратить его целым и невредимым.

V. Человек-Гора должен помогать лиллипутам в их войне с жителями острова «Блефуски», причем он должен употребить все старание, чтобы уничтожить флот, который блефусканцы вооружают для нападения на лиллипутов.

VI. В часы досуга Человек-Гора должен помогать на работах по постройке королевских зданий.

VII. В случае клятвенного обещания Человека-Горы соблюсти все эти условия, ему будет ежедневно выдаваться такое количество пищи, которое достаточно для продовольствия тысячи восьмисот семидесяти шести лиллипутов.

Я охотно согласился на все эти условия и подтвердили свое согласие клятвой. С меня сняли цепи, и я был свободен.

Впоследствии у одного придворного - моего верного друга - я спросили, почему мне было назначено именно такое, а не другое количество провизии. Друг мой мне ответил, что придворные ученые, измерив высоту и ширину моего тела, пришли к заключению, что объем моего тела в 1876 раз более среднего объема тела лиллипута. Следовательно и аппетит мой, по их выводами, должен быть в 1876 раз более их аппетита.

Удивительно тонкий ум были у этого крохотного народца!

Столица Лиллипутии называлась Мильдендо. Теперь, когда я получили полную свободу движения, мне захотелось побывать и в столице и осмотреть ее. Король разрешил мне это, предупредив соблюдать осторожность, чтобы не причинить вреда населению и постройками. Столичное население было извещено о моем намерении и ему было повелено во время моей прогулки по городу оставаться внутри домов.

Я подошел утром к городскими стенам, вышиною около аршина и толщиною. около фута. Лиллипутские экипажи могли бы свободно проехать по этими стенам вокруг города. По длине всех стен - на расстоянии 1 ½ саженей одна от другой, возвышались башни. Без всякого затруднения я перешагнули через стену и отправился вдоль одной из двух главных улиц, имевших около пяти футов ширины. Я подобрали полы своей одежды, чтобы не задевать верхушек зданий - куполов, шпилей, высоких крыш - и подвигался медленно и осторожно.

Все окна, балконы, чердаки были усеяны любопытными зрителями.

Город имел в окружности около 90 саженей. Они были построен в виде правильного квадрата, разделенного двумя главными перекрещивающимися улицами на четыре части. Маленькие улицы были шириною от 1 до 1 ½ фута и пройти по ним я не пытался. Дома имели 3, 4 и даже 5 этажей. Было много лавок и рынков. Население столицы, по-видимому, было довольно значительно - четыреста, пятьсот тысяч человек.

В центре города, на перекрестке двух главных улиц лежали королевский дворец, окруженный стенами в два фута высоты.

Король очень настаивали на том, чтобы я осмотрел внутренность его дворца. Это было очень нелегко, но, преодолев все затруднения, я ухитрился перешагнуть через дворец при помощи двух толстых пней, срезанных мною в окрестном лесу, и попасть на внутренний двор дворца. Здесь я лег на бок и, приставляя лицо к окнам дворца, подробно осмотрел его внутренность. Я видел мраморные полы, потолки и стены, украшенные серебром и золотом, мебель, обитую дорогими бархатом и парчой, затейливые картины, резные украшения; все поражало блеском, чистотой.

Король и его семья были очень довольны, видя мое восхищение. Тут же король, желая по-видимому окончательно поразить меня, пригласили меня на парадный смотри его войсками. На этом смотру я предложили королю устроить кавалерийский маневр на воздухе. Для этого я придумали вбить, в землю четыре заостренных колышка, на которых укрепил четыре других в виде квадратной рамы. На эту раму я крепко натянули свой носовой платок, укрепив его четыре угла у верхушек отвесных кольев. Получился полотняный щит вроде того, на котором показывают картины волшебного фонаря. На нем я и предложили устроить маневры отборных всадников лиллипутской кавалерии. Мое предложение очень понравилось королю, который тотчас вызвали около двух десятков лучших кавалеристов. Я подняли их руками на щит. Здесь они разделились на два отряда и начали маневрировать, лихо разъезжая на поверхности платка. Зрители были в восторге. Как вдруг одна из лошадей встала на дыбы, стала брыкаться и бить ногами, платок прорвался и всадник вместе с лошадью полетел вниз. Я в ту же минуту подняли их и ладонью закрыл снизу дыру в платке, чтобы предупредить падение других кавалеристов, a затем осторожно сняли всех всадников и поставил на землю.

ГЛАВА V.

Гулливер уводит корабли блефусканцев, врагов лиллипутов.
- Блефусканцы вынуждены заключить мир. - Гулливер попадает
в немилость у короля лиллипутов. - Блефусканское посольство
у Гулливера. - Гулливер тушит пожар в королевском дворце.

На северо-восток от Лиллипутии лежали остров, на котором было расположено королевство «Блефускания», то самое, жители которого вели войну с лиллипутами. Пролив шириною в три четверти версты отделял остров «Блефуску» от лиллипутов.

Так как я знали, что блефусканцы приводят в порядок свой флот и собираются высадиться на острове лиллипутов, я с умыслом не хотел показываться на берегу, прилегающем к проливу, чтобы не обнаружить неприятелю своего пребывания на острове. Эта маленькая хитрость имела следующую цель: я составил план захватить весь неприятельский флот и план этот сообщил королю. Дело в том, что посланные на разведки лиллипуты сообщили о полной готовности блефусканского флота, - последний стояли в одном из портов, весь в сборе, готовый выступить при первом попутном ветре. Узнав об этом, я чуть не ползком пробрался на северо-восточный берег и в зрительную трубу из-за холма осмотрел весь неприятельский флот, состоявший из нескольких десятков кораблей и транспортных судов. Потом я осведомился у лиллипутских моряков о глубине пролива и узнал, что при самом высоком уровне воды глубина его не превышает шести футов. Я попросили приготовить мне как можно больше самых прочных канатов и железных прутьев. Разумеется, канаты оказались только толстыми шнурами, a железные прутья были не больше упаковочной иглы. Канаты я свил по три вместе, а железные прутья скрутили тоже по три, приделав к ними по крючку, и приступили к выполнению плана.

На северо-восточном берегу я снял верхнее платье и обувь и вошел в воду, захватив приготовленные снасти. Я подвигался быстро, причем на самой середине пролива мне пришлось проплыть не сколько саженей, пока я снова не встали на ноги.

Когда я добрался до неприятельского флота и выпрямился во весь рост, то блефусканцы были так напуганы моими появлением, что разбежались, как зайцы, и мне оставалось немедля продеть крючки в носовое отверстие кораблей. Пока я делал это, блефусканцы быстро оправились от страха, и в меня посыпался град стрел. Больше всего я опасался за свои глаза, но к счастью вспомнил, что со мной были очки, которые я тотчас же надел. Теперь я мог продолжать работу, несмотря на град стрел. Прикрепив крючки и продев в них канаты, я попробовал тащить корабли, но якоря, на которых они были привязаны, помешали моему плану. Впрочем я нашелся быстро: перочинными ножом я скоро перерезал все якорные канаты и потащили за собою весь неприятельский флот. Во след мне раздались отчаянные вопли, яростные крики и угрозы.

Скоро я вышел из-под стрел и остановился, чтоб отдохнуть и вытащить вонзившиеся стрелы. Справившись с этими, я снова пустился в путь и скоро достиг лиллипутского берега. На берег высыпало почти все население с королем во главе. Пристально вглядываясь в то, что происходит на горизонте, лиллипуты видели постепенное приближение к их острову неприятельского флота. Сердца их трепетали от страха, так как они не видели меня, потому что я были погружен по шею в воду, и думали, что я погиб и что неприятельский флот идет для высадки войск. И как обрадовались они, когда увидели меня впереди кораблей и услышали мой голоси: «Да здравствует король лиллипутский!»

Едва я вышел на береги, как король рассыпался в похвалах и пожаловал мне почетный титул «нардака» - высшее звание в той стране.

Спустя три недели после этого удачного дела, блефусканцы прислали в Лиллипутию послов с предложением мира. Предложение их было очень выгодно для лиллипутов, но король хотел еще большего - он хотел полного покорения блесфуканцев и спросил меня, не соглашусь ли я устроить новое нападение на остров Блефуску. Я прямо и откровенно ответил королю, что блефусканцы, лишившись флота, не представляют теперь угрозы и опасности для лиллипутов и что я сдержал свою клятву, обещая помогать лиллипутам в их войне с врагом. Однако, я не давали обещаний содействовать угнетению благородного и храброго народа вопреки всем правилами справедливости и чести.

Король после моего ответа заключил мир с блефусканцами и подписал мирный договор, но затаил злобу против меня, и эта зародившаяся злоба погубила меня впоследствии.

По заключении мира шесть сановников острова Блефуски, составлявшие посольство, пожелали навестить меня. Они тайно узнали о моем откровенном ответе королю, когда последний делал мне предложение окончательно покорить Блефусканию, и были тронуты моей справедливостью и великодушием. При нашей встрече они наговорили мне множество любезностей и, между прочими, очень деликатно выразили свое желание увидеть примерные доказательства моей невероятной силы, о которой они так много слышали. Я охотно удовлетворил их желание и, поблагодарив за посещение, просил передать их повелителю мое глубокое уважение. Я обещал посетить их страну перед отъездом на родину, и мы расстались, унося приятные впечатления о нашей встрече.

Оказалось, однако, что, обещая посетить Блефусканию, я поступили довольно опрометчиво. Так как я говорил с посольством через переводчика, то мой разговори и обещание скоро стали известны при королевском дворе. А так как там среди придворных были и лица, относившиеся ко мне недоброжелательно, - мою вежливость и радушие по отношению к посольству объяснили в конце концов заискиванием перед блефусканцами и намерением изменить лиллипутам. Это еще более испортило мои отношения с королем. Прежних добрых отношений уже не было, хотя я оказал и еще услугу лиллипутам, которая, впрочем, не вызвала даже благодарности. А именно: я много содействовал прекращению пожара в королевском дворце.

Пожар вспыхнул ночью. Виновницей оказалась одна из придворных дам, уснувшая с горевшей свечой, от которой вспыхнула занавеска. Если бы не я, пожар мог бы принять большие размеры. В этом единогласно сознавались все очевидцы моей энергичной работы. Я говорю это не с тем, чтобы поставить свою помощь в выдающуюся заслугу себе, а чтобы показать, насколько изменилось мое положение, раз мои услуги уже не вызывали даже благодарности.

ГЛАВА VII.

Обстановка, в которой жил Гулливер у лиллипутов. - Нравы и обычаи
лиллипутов. - Некоторые особенности их быта.

Всего я пробыл на острове лиллипутов девять месяцев и тринадцать дней. Разумеется, за это время я успел достаточно ознакомиться с их обычаями и нравами и должен был обзавестись некоторой обстановкой, чтобы сделать свое пребывание более или менее удобными.

Я сам сделал себе стол и даже кресло, выбрав для этой мебели самые крупные деревья в королевском парке. Постель мне была заказана королем вскоре после того, как меня перевезли с берега, где нашли, в предназначенное мне жилище. В длину и ширину кровать равнялась ста пятидесяти кроватями лиллипутов, причем шестьсот лиллипутских матрацев, по четыре положенные один на другой, служили мне подстилкой.

Сшить мне белье представило немало затруднений. Его шили двести швей. Холст, из которого они шили, складывался вдвое и предварительно простегивался, как стегают ватные пальто. Мерку с меня не снимали, а лишь смерили окружность большого пальца правой руки. Увеличив окружность в четыре раза, швеи получили окружность моего кулака; взяв длину двух окружностей кулака, получили окружность шеи; удвоив ее, вычислили окружность пояса.

Триста портных наняты были шить мне платье. Мерку платья снимали другими способом. Я должен был стать на колена. К моей спине была приставлена самая длинная лестница. По ней вскарабкался до моей шеи один из портных и опустили отвес до самого пола. Длина отвеса и должна была служить мерой длины моего платья. Другие мерки - длину рукава, окружность пояса, ширину плеч я смерил сам. Так как вырабатываемые лиллипутами куски материи имеют довольно незначительную величину, то сшитое мне платье напоминало одеяло из лоскутов с той разницей, что оно было одноцветным.

Обед мне готовили триста поваров. Кругом моего жилища были выстроены для них помещения. где они жили с семьями. Готовили они недурно. Особенно мне нравилось мясо тамошних быков. Оно было мягче и нежнее, чем мясо быков на моей родине. За то баранина в их стране была хуже. Гуси и индейки, которые были величиной с нашего воробья, а также другие домашние птицы подавались к моему столу не часто; вероятно, - потому что приготовление их было затруднительно в виду огромного количества этой птицы, необходимой мне для однодневного пропитания.

Такова была обстановка, в которой я жил у лиллипутов и наблюдал их нравы. Многое поражало меня в их жизни и заставляло порой задумываться и сравнивать их обычаи с обычаями и нравами моей родины.

Укажу, например, на следующее: лиллипуты полагают, что если всякое преступление и проступок должны быть наказаны, то и добродетельная жизнь, согласная с требованиями закона и нравственности, должна быть вознаграждена. Поэтому у них существует особый капитал, из которого назначают денежные награды и вспомоществования всякому, кто в течение известного времени (около шести наших лет) отличался добродетельной жизнью. Они имеет кроме того право на особый почетный титул, который однако не переходит к его потомству. Правосудие изображается у них не слепым, a наделенным шестью глазами - два спереди, два сзади и по одному с боков. В руках оно держит: в правой - суму с золотом, в левой - меч.

Неблагодарность считается у них великими преступлением. Они спрашивают: если человек не чувствует признательности даже к своему благодетелю, то как они будет относиться к другими людям? Они, по их мнению, может относиться к другими лишь враждебно и должен быть удален из человеческого общества.

Обман они считают более тяжким преступлением, чем кража, и обманщика казнят. Они указывают на то, что осторожный и осмотрительный, хотя бы и недалекий, человек может защититься от вора, но прямой, открытый и правдивый человек беззащитен от посягательств плута, мошенника и обманщика.

В деле воспитания детей, в деле государственного управления и в некоторых других отраслях жизни лиллипуты отдают предпочтение здравому смыслу и добрым нравам перед гениальностью и высоким образованием.

Не буду говорить о других своих наблюдениях. Упомяну только о том, как пишут лиллипуты. Они пишут не от правой руки к левой, как пишут многие восточные народы; ни слева направо, как пишем мы, и ни снизу вверх, как пишут китайцы, а - наискось, с одного угла на другой, как у нас пишут дети, обучающиеся писать, если их тетрадь не разлинована.

В заключение упомяну и о странном обычае лиллипутов хоронить своих мертвых вниз головой. Обычай этот очень древен и связан со старинными народными верованиями.

ГЛАВА VII.

Гулливера навещает его придворный друг. - Гость рассказывает,
что лиллипуты собираются ослепить Гулливера.
- Гулливер бежит к блефусканцам.

Я упоминал о том, какое неприятное впечатление произвела на короля моя просьба отпустить меня в Блефусканию. Этой просьбой воспользовались мои придворные враги и чуть-чуть не погубили меня. Во всяком случае они довели меня до того, что я принужден были бежать с острова лиллипутов.

Однажды вечером я сидел в своем жилище, занятый грустными мыслями о далекой родине, семье, знакомых и т. д.

Внезапно у моих дверей раздался стуки. Так как отворять большие двери на каждый стуки не всегда представлялось необходимым, я устроил внизу дверей маленькую опускающуюся западню, которую и поднял на этот рази. У западни я увидел того из придворных, который был ко мне расположен. Он прибыи на носилках и первым делом сообщил мне, что посещение его должно сохраниться в глубочайшей тайне. Носильщики остались за дверями, а его вместе с носилками я перенес рукой на свой стол и приготовился слушать со вниманием.

Рассказ прибывшего были очень долог и сильно подействовал на меня. Придворный сообщил мне, что при дворе на совещании долго обсуждался вопрос о том, какому наказанию подвергнуть меня. Вина моя состояла по рассказу гостя в том, что я отказался исполнить предложение короля и вторично напасть на Блефусканию, чтобы покорить ее окончательно лиллипутам. Во-вторых, - и в том, что я принимал у себя в доме блефусканское посольство и вел с ними переговоры без спроса и разрешения короля, хотя и знал, что это были сановники того короля, который вел давнюю войну с повелителем лиллипутов. В-третьих - в том, что при тушении пожара в королевском дворце я произвел наводнение в королевских покоях. В-четвертых, наконец, мне ставилась в вину и самая просьба отпустить меня в Блефусканию, в чем видели мое намерение изменить лиллипутам и перейти на сторону блефусканцев. Голоса придворных на совещании разделились. Одни - в том числе главный адмирал Болголом - предлагали зажечь мой дом, и когда я выбегу, пустить в меня град отравленных стрел, стараясь поранить мне главными образом лицо и руки. Другие предлагали ограничиться моими ослеплением, оставив меня в живых. Король, по рассказам моего гостя, настаивал на сохранены мне жизни.

В конце концов решено было лишить меня зрения, так как с потерей его моя телесная сила останется при мне, и я могу в будущем еще послужить лиллипутам. Притом было указано, что многие смотрят же на вещи чужими глазами, и следовательно потеря зрения не может меня огорчать очень сильно. Мой гость сообщил мне и то, что обвинительный приговор будет прочтен мне через три дня, a затем двадцать хирургов совершат операцию моего ослепления.

Сообщив все это, мой придворный гость удалился столь же таинственно, как и появился, взяв с меня еще раз слово сохранить втайне его посещение и посоветовав мне принять меры, какие подскажет благоразумие.

Я был потрясен до глубины души. Так вот какая награда ждала меня за все услуги, которые я оказал лиллипутскому народу! Сначала я не знал, что делать, и хотел было сопротивляться. Ведь пока я был на свободе, я мог даже уничтожить всю их столицу, Мильдендо, забросав ее камнями! Но чувство благодарности гостеприимному народу заговорило и на этот раз, и я решил бежать в Блефусканию.

Рано утром я направился на северо-восточный берег, захватив с собой одеяло и кой-какие пожитки. На берегу я выбрал самый большой корабль, положил на палубу его свое верхнее платье и захваченные вещи, и потащил корабль к острову «Блефуске».

ГЛАВА VIII.

Гулливер у блефусканцев. - Король лиллипутов требует его выдачи.
- Случай, который помогает Гулливеру возвратиться на родину.

Завидев меня издали, блефусканцы собрались в большом количестве на юго-западном берегу и встретили меня восторженно, как давно жданного гостя. Мне дали двух проводников, чтобы указывать путь в их столицу. Всю дорогу я нес их на ладони и, остановившись за сто саженей до столицы, попросили доложить обо мне королю. Король со свитой и семейством выехал ко мне навстречу. При виде их, я прилег на землю и почтительно поцеловал руки короля и королевы.

Я сказал, что прибыл навестить Блефусканию, как обещал королевскому посольству, и готов служить королю всем, чем могу и что не повредит интересами моего покровителя, короля лиллипутов. Пока я не находил нужным рассказывать о печальной участи, которая ждала меня в Лиллипутии.

Я не буду передавать подробности о том, как радушно я был принят повелителем блефусканцев, и о некоторых неудобствах, которые мне пришлось испытать за неимением приспособленного помещения и кровати.

Перейду к рассказу о происшествии, которое помогло мне выбраться из стран крохотных народцев и вернуться на родину.

На четвертый день моего пребывания на острове Блефуске, осматривая берега, я случайно увидел вдали на море какой-то черный предмет. Я долго всматривался и наконец разглядел, что это была лодка, которая медленно приближалась к берегу, подгоняемая приливом. Вероятно, она была оторвана бурей от какого-нибудь корабля и носилась по волнам уже не первый день.

Я тотчас побежал в город и попросили короля дать мне несколько судов из оставшегося у него флота. Суда эти стали огибать остров, а я поспешил на то место, откуда видел шлюпку. Ветром и приливом ее подвинуло еще ближе к берегу.

Я разделся, вошел в воду и пошел к шлюпке. Суда с матросами и канатами следовали за мной. Скоро мне пришлось плыть, но расстояние между мной и шлюпкой было очень невелико, и я без затруднений добрался до лодки. Обогнув ее кругом, я привязали к носу лодки канат и перебросили его матросами, чтобы они закрепили другой конец каната у корабля. Затем я подплыли к корме лодки и стали толкать ее по направлению к берегу. Через несколько времени я мог уже стать на дно, и тогда работа пошла успешней. В конце концов лодка оказалась на берегу, где я перевернул ее дном кверху и внимательно осмотрел. Повреждения ее оказались незначительными, так что я починил ее в неделю.

За это время, как я узнал потом, король лиллипутов присылал к блефусканскому королю посла, требуя моей выдачи, чтобы наказать, как изменника. В это же время я обратился с просьбой к блефусканскому королю разрешить мне выехать на шлюпке, которую по-видимому посылает мне сама судьба, чтобы я мог вернуться на родину. Я просил и о том, чтобы король распорядился оказать мне помощь при снаряжении лодки к дальнему плаванию.

Приняв во внимание требование посла и мою просьбу, король ответил послу, что действовать против меня силой очень затруднительно, как это знают в Лиллипутии, да насилие по отношению ко мне и не согласовалось бы с тем чувством благодарности, которое в Блефускании питают ко мне за услуги, оказанные при заключении мирного договора. Король добавил, что вероятно в очень скором времени я оставлю Блефусканию, так как нашел поразительный по огромным размерам корабль, на котором собираюсь уехать на родину. Таким образом и Лиллипутия, и Блефускания скоро будут свободны от моего пребывания, и исчезнет повод для переговоров обо мне между двумя этими странами.

В разговоре со мной после отъезда лиллипутского посла король сказал, что я могу оставаться и в Блефускании, если хочу, и он, король, окажет мне всякое покровительство, но, если я настаиваю на отъезде, то он не будет меня удерживать и окажет мне содействие.

Я благодарил короля и просил отпустить меня. Король согласился и отдал приказ помогать моим сборам к плаванью.

Несколько сот блефусканских рабочих помогали мне приготовить паруса. Самый толстый холст они складывали в несколько рядов, прошивали его и набивали. Огромный камень я приспособил вместо якоря. Из туземных веревок я сплел довольно толстые канаты. И наконец - самое трудное - я выбрал несколько очень толстых деревьев, и срезав их, смастерил весла и мачты.

Когда все было готово, шлюпку мою, по распоряжению короля, нагрузили съестными припасами. Положили сотню быков, несколько сот баранов, большой запас хлеба и сена. Последнее было нужно, потому что я вез с собой пару живых быков, полдюжины коров и столько же овец и баранов - эти неизвестные в Англии породы я хотел попытаться развести на родине.

На прощанье король снабдил меня даже деньгами и подарил свой портрет.

Весь двор и огромная толпа блефусканцев собрались провожать меня на берег. Шлюпка отчалила, плавно скользя по гладкой поверхности моря, а я, стоя в ней, посылали последний привет и благодарность приютившему меня крохотному народцу. Плыть на лодке мне пришлось недолго. Через сутки (ночь я провел на небольшом острове, к которому причалил) я встретил уже английский торговый корабль, шедший из Японии. Меня взяли на этот корабль, причем здесь оказался один из моих добрых знакомых, который представил меня капитану. Я рассказал ему о своих необычайных приключениях; он поверил им с трудом, сочтя сначала меня за человека, потерявшего рассудок - так странны показались ему мои приключения.

Приблизительно через полгода я был уже в родной Англии, доехав без особых случайностей, если не считать единственного происшествия - одного из моих баранов утащили корабельные крысы.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В стране великанов.

ГЛАВА I.

В страну великанов Гулливер попадает, отправившись с корабля
за водой на шлюпке. - Великаны находят его во ржи и приносят домой.
- Приключения Гулливера за обедом у великанов.

Как ни соскучился доктор Гулливер в кукольной стране лиллипутов по родной Англии, дома ему не сиделось. Страсть к путешествиям проснулась в нем снова, и уже через два месяца он расстался с семьей и друзьями и пустился в новое плаванье из Ливерпуля на купеческом корабле «Путешественник».

Обогнув Африку и пройдя Мадагаскарский пролив, этот корабль перенес сильную бурю, которая отнесла его далеко на восток. Ни капитан корабля, Джон Николас, и ни один из старых, опытных матросов не знали, где они находились. Корабль не испытал повреждений; съестных припасов было достаточно, но не было воды. Именно поэтому, когда с корабля вдруг заметили землю - остров, или материк, они не знали, - капитан отдал распоряжение спустить шлюпку и ехать с бочонками за водой.

Доктор Гулливер, попросив разрешения у капитана, отправился на этой шлюпке. Вместе с несколькими матросами он пристал к неведомой земле.

Ни реки, ни ручья в этом месте не оказалось, и матросы поплыли дальше вдоль берега, а Гулливер отправился осмотреть окрестную местность. Она оказалась довольно пустынной и бесплодной. Не встретив ничего любопытного, доктор возвращался обратно к берегу, как вдруг увидел, что матросы в шлюпке работают веслами из всех сил, шлюпка несется как птица, по направлению к кораблю, а за ней на расстоянии шагает огромными шагами великан чудовищных размеров. Рост его был таков, что море ему было по колена. Так как шлюпка была значительно впереди его, а море в этом месте было усеяно подводными скалами, догнать шлюпку он не мог.

Но доктору Гулливеру приходилось позаботиться о себе. Надо было не попасться на глаза великану и подумать, что делать дальше - одному без товарищей, так как трудно было предположить, чтобы они вернулись назад.

Гулливер пустился бежать. Он забрался на вершину крутой скалы и осмотрел окрестность. На этот раз она показалась ему более плодородной. Особенно изумила его трава, высота которой была чуть не три сажени, так что Гулливера, когда он шел в ней, почти не было видно.

Гулливер вышел на дорогу, пересекавшую ржаное поле. Широкая дорога эта считалась у тамошних жителей тропинкой. По этой дороге он шел целый час и вышел к изгороди, высотою более пяти саженей. За изгородью был сад, в котором росли деревья такой вышины, что Гулливер не мог даже предположить, какова эта вышина. Он старался пробраться на другую сторону изгороди, как вдруг увидел великана такого же роста, как и тот, который гнался за шлюпкой - с добрую колокольню. Шаги его были в пять саженей. Гулливер убежал от изгороди и спрятался во ржи. Кстати, вышина ржи была около шести саженей, а солома имела обхват ствола крупного дерева. И Гулливер чувствовал себя во ржи, как в большом лесу.

Великан подошел к изгороди, посмотрел по обе ее стороны и сказал несколько слов таким зычным голосом, который можно было счесть за отдаленный гром. Сейчас же на его зов появились семь таких же великанов с огромными серпами в руках. Одеты они были беднее, чем первый великан: их можно было счесть за его слуг. Они принялись за жнитво. Быстро стали они подрезать стебли, в которых спрятался Гулливер. Тот старался, по возможности, отойти от них дальше, но подвигался с трудом, так как пробираться между частой соломой было не легко. В конце концов он должен был остановиться, потому что достиг места, где хлеб полег от бури. Между тем жнецы приближались, а один из них был от Гулливера не далее пяти саженей, так что сделай он еще один шаг - он наступил бы на Гулливера. И вот в ту минуту, когда он поднял ногу, перепуганный Гулливер закричал благим матом.

Великан огляделся и увидел Гулливера. Он наклонился и с видом человека, желающего поднять ежа, взял Гулливера двумя пальцами за спину и, подняв на страшную высоту, стал рассматривать. Так как великан довольно сильно сжимал Гулливера большим и указательным пальцем, Гулливер стал стонать, барахтаться руками и ногами, как будто плыл; словом, - показывал всячески, что ему больно. Великан, наконец, понял в чем дело: он положил Гулливера в полу своего кафтана, как женщины кладут в фартук цыплят, и понес показать тому великану, которого Гулливер видел у изгороди. Этот великан также внимательно рассматривал Гулливера. Он даже приподнимал соломинкой полы Гулливерова одеяния, считая, вероятно, их за крылья насекомого. Затем он осторожно опустил Гулливера на землю.

Почувствовав себя на свободе, Гулливер прошелся взад и вперед, сделал несколько поклонов и подойдя к коленам великана, сложил умоляюще руки и стал просить не делать ему зла, причем даже вынул кошелек с золотом и высыпал монеты, Золото не произвело на великана впечатления. Он послюнил палец, и приложив его к одной из более крупных монет, приподнял приставший кружок к глазам и положил обратно. Затем великан разостлал на ладони свой носовой платок, величиною с корабельный парус, осторожно положил и завернул в него Гулливера и принес домой.

Гулливер очутился в комнате, имевшей несколько десятков саженей в ширину и длину. В доме этом проживала вся семья великана, состоявшая из него, жены, трех детей и старой бабушки.

Было время обеда и огромный стол, высотою около 4-5 саженей был уже накрыть. Великан поставил Гулливера на стол и пригласил жену поглядеть на невиданную диковину - насекомое, напоминающее человека.

Увидев Гулливера, великанша вскрикнула от удивления и сначала даже испугалась. Затем убедившись, что Гулливер существо разумное и понимает знаки ее мужа, она скоро освоилась и даже взяла Гулливера под свое покровительство.

Начался обед - простой, как у земледельцев.

На трехсаженном блюде был подан кусок мяса с добрую гору. Надо добавить, что ножи, вилки, кружки, вообще столовая посуда была такого размера, что могла бы служить Гулливеру скорее мебелью, чем посудой, а по столу Гулливер расхаживал, как по полу просторного зала. Жена великана мелко нарезала мяса и хлеба Гулливеру. Последний поклонился ей в знак благодарности и стал есть, что очень занимало сидевших за столом.

Чтобы предложить ему пить, едва нашли посуду. Это была, на мерку великанов, самая маленькая рюмка. Но и ее Гулливер поднял с трудом. Держа ее в руке, он сказал приветственное слово хозяевам и, поклонившись, выпил напиток, который ему очень понравился. Напиток этот напоминал сладкий лимонный квас…

За обедом произошло несколько приключений, о которых следует упомянуть, чтобы еще нагляднее показать, насколько Гулливер был мал среди той обстановки, в какую он попал.

Во-первых, когда Гулливер, двигаясь по столу, случайно подошел близко к младшему из великановых детей, сидевших за столом, - десятилетнему мальчику, - пятисаженный ребенок схватили из любопытства Гулливера за ноги и высоко подняли над головой. Гулливер страшно перетрусил. У него пронеслось в голове воспоминание, как дурно иногда обращаются маленькие дети с насекомыми, или котятами. Испуги Гулливера был замечен великаном - отцом ребенка. Отец отнял Гулливера у сына и поставил гостя опять на стол. Сына он хотел наказать, удалив его из-за стола, но Гулливер знаками попросил простить ребенка, что и было исполнено.

Второе приключение было вызвано появлением домашней кошки, величиной с огромного тигра. Кошка вскочила на колени хозяйки и начала мурлыкать, выставив голову поверх стола. Мурлыканье ее было похоже на шум водопада, и Гулливер очень испугался ее появления. Зная, как любят кошки ловить маленьких зверьков, он боялся, что ей придет в голову схватить его. С другой стороны, он по опыту знал и то, что животные чаще преследуют тех, кто их боится, и поэтому бодрился и старался показать вид, что нисколько не опасается появления кошки.

В комнате появлялись и собаки огромнейших размеров. Одна, например, была ростом чуть не со слоненка. Но Гулливер боялся собак меньше, зная их открытый, добрый нрав.

Наконец, было и еще приключение, и, пожалуй, самое опасное для Гулливера.

В столовую явилась кормилица-великанша с годовалым великанчиком на руках. Заметив Гулливера, великанчик потянулся к нему, как к игрушке, и так закричал, желая скорее получить эту «игрушку» в руки, что крик, вероятно, был слышен на несколько верст кругом. Мать, желая ублаготворить ребенка, осторожно подала ему в руки Гулливера. Великанчик со счастливой улыбкой тотчас же отправил голову Гулливера себе в рот.

Можно представить себе, что почувствовал бедняга-Гулливер! Он так застонал от испуга, что великанчик испугался и сам и мигом выпустил Гулливера из рук, причем великанша подхватила падающего на лету в фартук.

Заметив, что Гулливер хочет спать, великанша снесла его в детскую и положила на кровать длиной до 8 саженей, причем покрыла его шейным платочком. Уставший от волнений Гулливер уснул немедленно. Он проспал часа два и был разбужен непонятной возней на его кровати. Оказалось, что две мыши забрались по занавескам на кровать и обнюхивали спящего. А каждая из этих мышей была с дворовую собаку!

Гулливер вскочил, но мыши нимало не испугались и не выражали никакого желания уйти с кровати. Наоборот, они как будто собирались напасть на Гулливера. Последний решил дать отпор. Выхватив шпагу, он с размаха вонзил ее в горло одной из мышей. Она протянула лапы и захрипела. Другая же бросилась бежать.

В эту минуту на шум и возню вошла великанша и очень испугалась, увидев мышь и окровавленного Гулливера. Гулливер знаками дал понять, что он невредим. Тогда великанша выбросила убитую мышь и спустила Гулливера на пол с кровати четырехсаженной высоты.

ГЛАВА II.

Девятилетняя дочь великана принимает участие в Гулливере.
- Отец ее начинает показывать Гулливера на ярмарках и базарах,
как чудо. - Гулливер заболевает.

У великана, приютившего Гулливера, была девятилетняя дочь, очень развитая девочка и рукодельница. С разрешения ее Гулливеру устроили постель в кроватке одной из ее кукол. Кроватку эту поместили в ящике, который был поставлен на полочке, куда не могли залезть ни мыши, ни кошки. Рукодельница-девочка сшила Гулливеру шесть пар белья из самого тонкого полотна, какое только нашлось у великанов. Она же занялась и его обучением туземному языку. Гулливер указывал ей какую-нибудь вещь, а она называла ее. Вообще, она относилась к нему настолько хорошо, что он звал ее маленькой няней - «Глюмдальклич». Она же звала его «Грильдрик», что в переводе значило: человечек-крошка.

Весть о Гулливере скоро разнеслась по окрестности. Соседи скоро узнали, что отец Глюмдалькличи нашел в ржаном поле удивительное маленькое животное, очень похожее на человека и даже обладающее даром слова, очень понятливое и уже перенявшее некоторые местные слова и фразы. Как и люди, оно держится на двух ногах прямо, откликается на зов, делает поклоны и т. д.

Однажды к великану, хозяину Гулливера, пришел старик-сосед, человек очень скупой и суровый. Он попросил показать ему Гулливера, «о котором так много говорят кругом». Когда его желание было исполнено, он надел очки, так как был близорук, и внимательно стал разглядывать найденную в поле диковинку. Гулливер, поставленный на стол, отвесил ему низкий поклон и спросил о его здоровье на туземном языке, как его научила Глюмдальклич. Старик остался очень доволен этим вопросом.

Окончив осмотр, он посоветовал хозяину Гулливера показывать последнего за деньги. Совет этот очень понравился хозяину и скоро был приведен в исполнение к великому огорчению Глюмдалькличи, которая очень боялась, что Гулливера, показывая на какой-нибудь ярмарке, могут раздавить, помять, или изувечить.

Итак, дня через четыре, в базарный день хозяин Гулливера запряг лошадь, посадил Гулливера в закрытый со всех сторон ящик и захватив с собой Глюмдальклич поехал на ярмарку.

Надо сказать, что Глюмдальклич настойчиво просила взять ее, потому что она хотела непременно сама оберегать своего «человечка» от всяких бед. Она же позаботилась положить в ящик кукольный матрац, без которого Гулливеру было бы совсем плохо, потому что его качало и трясло так, как во время корабельной качки. Ведь дорога была избита, а лошадь делала шаги по семи саженей. Та же Глюмдальклич не забыла проделать в ящике несколько отверстий для воздуха, чтобы ее «Грильдрик» не задохся.

Приехав на ярмарку, великан остановился в гостинице и через особых людей оповестил, что будет показывать диковинное животное - человека небывало малого роста.

Так как слух о Гулливере и без того разнесся далеко, народа смотреть его собралось множество, и хозяин Гулливера должен был ограничить число зрителей и за один раз впускать не более 30 великанов.

Гулливер стоял на огромном столе, отделенном загородкой. Под присмотром Глюмдалькличи и по ее указаниям он маршировал по столу, отвечал на вопросы, пил из наперстка и, наконец, показывал фехтовальные приемы соломинкой.

В течение дня Гулливера показывали двенадцать раз. Двенадцать раз он проделывал одни и те же штуки и, понятно, очень уставал. Кроме того, ему страшно надоело повторять одно и то же напоказ толпе. В довершение его бед какой-то баловник пустил в него орехом, величиной с дыню, и чуть-чуть не причинил ему тяжелого увечья.

Наконец, хозяин собрался домой, объявив, что будет показывать Гулливера в следующий базарный день. Но и в доме великана Гулливеру не давали отдыха. И сюда приезжали ежедневно окрестные богатые и знатные великаны с семьями посмотреть диковинная малыша. Хозяину это приносило большую прибыль, но Гулливер стал худеть, становился озлобленным и мрачным.

Алчность хозяина росла, и он задумал показать Гулливера в столице великанов, которая называлась Лорбрульдруд.

Опять Гулливера посадили в ящик и снова великан вместе с Глюмдальклич, не покидавшей своего любимца, поехал в путь. По дороге в Лорбрульдруд Гулливера показывали во всех попутных селах, городах и замках.

Когда, наконец, хозяин прибыл в столицу, он снял здесь помещение для представлений и так же, как и раньше, сделал объявление о Гулливере. Снова начались опротивевшие Гулливеру выходы на показ толпе, снова - однообразные упражнения, вопросы и ответы. Гулливер изнемогал. Он терял и аппетит, и доброе расположение духа…

ГЛАВА III.

Королева великанов покупает Гулливера и оставляет при дворе вместе
с Глюмдальклич. - Гулливером интересуется король великанов
и придворные ученые. - Обстановка Гулливера при дворе.
- Проделки карлика королевы с Гулливером.

В этих тяжелых обстоятельствах Гулливера выручило следующее.

Неожиданно к хозяину его явился королевский посланный и передал о желании королевы видеть Гулливера. Таким образом, Гулливер был представлен ко двору.

Его умные ответы, уменье держать себя и находчивость произвели впечатление на королеву, и ей пришла в голову мысль купить Гулливера у хозяина, на что последний охотно согласился. Это скорое согласие объясняется тем, что хозяин Гулливера прекрасно видел, как Гулливер постепенно чахнет, и опасался, что он скоро умрет, а таким образом наступит конец всем доходам от его показывания публике. Цена же, которая была предложена королевой за Гулливера, была немалая - 1000 золотых. Конечно, королева осведомилась и о том, согласен ли сам Гулливер остаться при ее дворе. Гулливер очень осторожно ответил, что он находится во власти нашедшего его великана, но что, если бы все зависело только от него, то он счел бы за величайшую честь состоять на службе королевы.

Таким образом дело было покончено к обоюдному удовольствию, и Гулливер остался при дворе, избавившись от скучных и подорвавших его здоровье представлений на ярмарках и базарах. Он был очень доволен еще тем, что королева согласилась на его просьбу оставить при дворе и Глюмдальклич, в качестве гувернантки и няни Гулливера. Отец Глюмдалькличи и на это выразил согласие, потому что ему было лестно видеть дочь при королевском дворе.

Очень скоро королева нашла случай представить Гулливера и королю. Король, увидев поклоны и различные движения Гулливера, счел его прежде всего за механическую заводную игрушку. Тогда королева, чтобы разубедить в этом короля, поставила Гулливера на чернильницу перед королем и предложила мужу задавать Гулливеру различные вопросы. Разумные ответы очень изумили и заинтересовали короля. Ему пришлось отложить мысль о том, что Гулливер - механическая игрушка, и он стал расспрашивать обо всем Глюмдальклич. Девочка рассказала подробно о том, как Гулливер был найден в хлебных колосьях. Король выслушал внимательно весь ее рассказ и позвал ученых, которым и предложил исследовать Гулливера. Ученые пришли к тому заключению, что Гулливер уродец, так как он не обладает средствами самозащиты. Осмотрев зубы Гулливера, они решили, что он животное плотоядное. Причислить Гулливера к карликам они не решались, потому что самый малый из карликов королевы был ростом все-таки в четыре сажени. Горячо поспорив между собой, ученые согласились на том, что Гулливер - «игра природы».

После этого ученого приговора, очень мало выяснившего дело, Гулливер обратился к королю с возражением. Он рассказал, что в той стране, откуда он прибыл, все люди такого же роста, как и он, a все растения и животные соответственно меньше, чем в стране великанов, и поэтому он, Гулливер, вовсе не лишен средств самозащиты.

Король был очень рассудителен и принял ответ Гулливера во внимание, меж тем как ученые выслушали его с презрительною улыбкой. Во всяком случае, теперь Гулливер - по приказу короля - находился под его покровительством.

Искусные придворные столяры и драпировщики сделали Гулливеру ящик-комнату в две с половиной сажени длины, ширины и высоты; в ящике были сделаны окна и двери, a стены были обиты толстой мягкой материей, защищавшей Гулливера от толчков и ушибов при перемещении ящика. Придворный токарь выточил даже и мебель - два кресла, два стола и шкаф для платья. Все это было сделано из материала, похожего на слоновую кость. Придворному слесарю очень долго не удавалось сделать такой крохотный замок, какой был нужен для дверцы ящика, но в конце концов он преодолел эту трудность, и Гулливер мог теперь запираться от мышей и крыс.

Наконец, королева распорядилась и о том, чтобы Гулливеру было сшито платье, для чего розыскали самую тонкую материю, какая только могла быть в стране великанов.

Обедал Гулливер за столом королевы, которая в будни обыкновенно садилась за стол лишь с двумя дочерями. Одной из дочерей было 16 лет, а другой - 13. Маленький стол и стул Гулливера ставили прямо на стол королевы. У Гулливера был и свой крохотный прибор. Прислуживала ему за столом Глюмдальклич.

В воскресный день, который у великанов приходился в нашу среду, король обедал вместе со всей семьей. В этот день король вел обыкновенно беседы с Гулливером, расспрашивая его о том, как живут в европейских странах.

Надо сказать, что в первое время Гулливер очень поражался обедом великанов. Его прямо страшили огромные ножи и вилки великанов; его повергали в трепет исполинские куски пищи, которые великаны могли проглотить за один раз. По мнению Гулливера одного такого куска было достаточно на обед целой дюжине обыкновенных людей.

За этими обедами иногда случались происшествия, воспоминание о которых долго приводило Гулливера в трепет.

Дело в том, что у королевы был карлик, который питал к Гулливеру чувство неприязни. Может быть, он завидовали Гулливеру, видя все заботы, которыми был окружен при дворе человечек, такого крохотная роста - ведь сами карлик все же были четырех саженей. А может-быть, он нападал на Гулливера просто потому, что перед ними оказалось человеческое существо, с которым одним он мог делать, что хотел, так как все остальные окружающие были больше и сильнее карлика.

Так ли, сяк ли, но однажды за обедом карлик забрался на спинку, стула королевы, и, выбрав минуту, схватили Гулливера и бросили его в миску с молоком. Гулливер едва не захлебнулся. Королева растерялась, а пока Глюмдальклич, стоявшая в стороне, не подбежала к столу, и не вынула Гулливера из миски, последний отчаянно барахтался, стараясь подплыть к краю сосуда. Гулливера отнесли на постель, где он скоро пришел в себя. А карлика за его грубую и глупую шутку королева отдала одной придворной даме.

Еще ранее карлик проделал с Гулливером следующее. Заметив, что королева, вынув мозги из кости, поставила ее стоймя на блюде, он схватили в один миг Гулливера, сжали ему ноги и по самую шею засунув его в пустую кость. Гулливера, конечно, освободили, а карлика хотели строго наказать, но Гулливер выпросили ему прощенье.

Кроме того, неоднократно карлик ловил мух и сажал их на Гулливера. Эта скверная шутка причиняла Гулливеру огорчение, потому что мухи были с наших воробьев и кусали больно, а ползая по Гулливеру, они оставляли на нем следы того клейкого вещества, которое дает им возможность ползать по потолку.

В заключение можно рассказать и еще дикую проделку того же карлика.

Однажды, когда Глюмдальклич поставила ящик Гулливера на окно, а Гулливер, сидя в ящике, завтракал, карлик, поймав несколько ос, - величиной они были с куропатку - бросил их в гулливеров ящик. Осы стремительно напали на Гулливера и могли бы причинить ему серьезный вред, если бы он не нашелся быстро. Выхватив свою шпагу, он проткнул насквозь четырех из насекомых, а остальные три тотчас вылетели из ящика. Долго после этого у Гулливера в ушах раздавалось страшное жужжанье этих насекомых, напоминавшее звуки дюжины бандур.

Убитых насекомых Гулливер, засушив, привез потом в Европу. Жало их было около дюйма в длину.

ГЛАВА IV.

Бедствия, которые Гулливер терпит вследствие своего маленького роста.

Но и помимо разных проказ и дурных, злых шуток карлика, маленький рост Гулливера доставлял ему в стране великанов немало огорчений и бед. И если о них приходится теперь рассказывать в таких подробностях, то, главным образом, потому, что происшествия эти рисуют обстановку жизни в стране великанов, где Гулливеру пришлось провести более двух лет.

Мы видели, например, что даже насекомые в стране великанов были таких размеров, что Гулливеру приходилось обороняться от них шпагой. От крупного жука-рогача нашему доктору пришлось однажды защищаться ножом. Зацепившись за улитку, Гулливер как-то раз упал в нору крота. Он провалился весь и чуть не сломал себе ключицу.

Птицы, даже небольшие, совершенно его не боялись. Дрозды хватали у него куски из рук. А если Гулливер хотел их поймать, они кружились над ним, грозя стукнуть его клювом. Как-то раз Гулливер сшиб палкой коноплянку. Подняв оглушенную птицу, он потащил ее домой. Дорогой коноплянка пришла в себя и, защищаясь, так сильно била крыльями своего обидчика, что тот принужден был выпустить ее из рук.

О громадных размерах собак в стране великанов упоминать уже приходилось. Но вот еще одно происшествие с Гулливером, показывающее, как велики и сильны были там собаки.

Глюмдальклич, отправившись однажды в сад, захватила с собой Гулливера без ящика. В саду она опустила его на дорожку, а сама заговорилась с подругами-сверстницами. В это время к Гулливеру тихо подкралась болонка одного из садовников. Она схватила Гулливера поперек тела и, держа его в пасти, побежала к своему хозяину. Отыскав последнего, она виляя хвостом положила Гулливера на землю у ног садовника и, ласково глядя ему в глаза, рассчитывала заслужить одобрение. Садовник перепугался за Гулливера. Он тотчас поднял его, внимательно оглядел и стал расспрашивать доктора, как он себя чувствует. К счастью Гулливера, добрая собака прихватила его очень осторожно и вреда ему не причинила. И все-таки несколько минут Гулливер не мог сказать ни слова, так как не мог отдышаться после сильного испуга и слишком быстрого бега болонки. Садовник тотчас отнес Гулливера к Глюмдалькличи, которая уже хватилась своего «Грильдрика» и искала его повсюду.

Подобное же, но гораздо более опасное приключение случилось с Гулливером и в другой раз в отсутствие Глюмдалькличи.

Девушке понадобилось пойти в гости, и она оставила нашего доктора в его ящике, причем ящик поставила в своей комнате, которую заперла. День был очень жаркий и окно в комнате Глюмдалькличи, а также окна и дверь ящика были открыты.

Сидя в ящике, Гулливер вдруг услыхали возню и шум в комнате Глюмдалькличи. Было очевидно, что кто-то влез в комнату через окно. Гулливер выглянули в дверь ящика и увидел огромную обезьяну, прыгавшую по комнате. Громадное животное скоро обратило внимание на ящик Гулливера и заметило самого Гулливера. Оно подскочило к ящику, просунуло в дверь его свою руку и, шаря ею по сторонам, старалось захватить Гулливера. Последний долго не давался, увертываясь в стороны, пока назойливое животное не поймало его за полу кафтана и не потащило из ящика. Такими образом Гулливер оказался в руках обезьяны. Она стала играть с ними, считая и его за маленькую обезьянку, но игра эта кроме огорчения и страха не вызывала у Гулливера ничего.

На беду кто-то стукнул в дверь комнаты Глюмдалькличи. Обезьяна насторожилась. Затем вдруг сорвалась с места и прыгая на трех лапах, а четвертой крепко сжимая Гулливера, подскочила к окну комнаты. Одним прыжком она очутилась за окном, a затем, прыгая и цепляясь за выступы здания, взобралась вместе с Гулливером на крышу, где и уселась. Каким-то образом у ней оказался кусок хлеба, который она стала крошить и совать в рот Гулливеру. Гулливер был ни жив, ни мертв.

Внизу собралась толпа. Одни забавлялись этим происшествием и ждали с любопытством, чем оно кончится. Другие ахали и соображали, как выручить Гулливера.

Скоро прибежала и Глюмдальклич, узнавшая о происшествии. По ее настоянию сейчас же принесли лестницы, и некоторые из великанов полезли на крышу.

Обезьяна, видя всю эту суматоху, в конце концов перепугалась и, заботясь о своем спасении, бросила Гулливера на крыше, а сама отчаянным прыжком перескочила на соседнее здание.

Один из влезших на крышу великанов, слуга Глюмдалькличи, поднял бесчувственного Гулливера, положил его осторожно в карман и тихо спустился с ним по лестнице. Глюмдальклич подхватила своего любимца и унесла от любопытной толпы домой.

Дорого обошлось Гулливеру это приключение.

Две недели он вылежал в постели, причем ему давали даже рвотные порошки, так как обезьяна напихала ему в рот всякого сора.

Обезьяну убили и впредь вблизи дворца запрещено было держать обезьян.

В соответствии с размерами насекомых, птиц и животных, самые явления природы в стране великанов были крупнее, величественнее и много опаснее для людей гулливерова роста. Дождь и град, например, были чрезвычайны по размерам и силе, и Гулливеру доставалось от этих стихийных явлений. Град застал его однажды на лугу. Градины с добрый кулак в несколько секунд так избили Гулливера, что он едва-едва мог доползти до ближайшей канавы, заросшей репейником, где и укрылся под огромными листьями этого растения. Еще хорошо, что град был очень непродолжителен! Целую неделю болели у Гулливера плечи и спина, а ушибы головы давали знать о себе даже дольше…

ГЛАВА V.

Изобретательность и находчивость Гулливера удивляет
королевский двор. - Гулливер показывает свое искусство
играть на клавикордах и управлять парусом.

Праздности Гулливер не терпел. Он был находчив, изобретателен и не любил сидеть без работы. Однако у великанов ему трудно было найти себе дело. Все орудия, предметы, материалы и инструменты были таких размеров, что Гулливер не мог с ними обращаться. Приходилось довольствоваться случайными работами.

Впрочем, иногда нужда заставляла Гулливера приняться за работу и с теми незначительными средствами, какие у него были под рукой. Так, например, когда у него сломался гребень, и ему нечем было расчесывать волосы, он придумал вот что.

Находясь однажды в комнатах короля, когда брадобрей подстригал королю бороду, Гулливер попросил позволения взять, себе несколько десятков волос. Эти волосы он продел в деревянную гладкую пластинку, для чего наколол в ней дырочки иглой. Вышел довольно удачный гребень, который сослужил Гулливеру службу. Этим гребнем, кстати, немало восхищались почти все придворные.

Еще более Гулливер поразил всех, смастерив кресло. Помогал ему в этом придворный токарь, выточивший, по указанию Гулливера, спинку, ножки и раму сиденья. Главная же работа Гулливера состояла в том, что он очень искусно приготовил плетенье для этой рамы из волос королевы. Волосы эти он получил от горничной, которая, причесывая королеву, собирала падавшие волосы. Кресло с плетеньем собственной работы Гулливер поднес в подарок королеве, которая поблагодарила его и убрала кресло в шкаф на память.

Находчивость Гулливера поражала не раз. Но однажды она изумила короля до чрезвычайности.

Дело в том, что король был большой любитель музыки. Гулливер же умел играть на клавикордах. А в комнате Глюмдалькличи были и клавикорды. Но что это были за клавикорды! С целую избушку! Длина их была 8 саженей. Клавиши - каждая была в пол аршина. Сыграть на них что-нибудь Гулливеру было невозможно. Обеими руками, раскинув их в стороны, он едва-едва захватывал пять клавиш. Меж тем, король не раз выражал желание послушать игру Гулливера. В конце концов последний придумал способ удовлетворить желание короля. Он сделал две одинаковые по длине трости и каждую из них вместо набалдашника снабдил небольшой мягкой подушечкой, которую обтянул мягкой кожей. Взяв по палке в левую и правую руки, он мог доставать клавиши на расстоянии двух саженей, т.-е. захватывать около 12 клавиш. Подушечки же должны были смягчать удар тростью по клавише во время игры. Кроме этого Гулливер попросил плотников сделать скамью длиною во все клавикорды и такой высоты, чтобы, став на эту скамью, он мог свободно бить по клавишам.

Когда все было готово, Гулливер влез на скамью, взял обе трости в руки и объявил, что сыграет одну любимую песенку своей родины. Сильно ударил он тростью по клавише, еще сильней - другой; обеими вместе; вот он побежал по скамье влево, на бегу рассыпая удары обеими тростями; еще быстрее побежал он вправо, колотя по клавишам; опять влево. Вот он остановился и сильно бьет по двум клавишам. А звуки совсем не так громки. Плавная нежная музыка, какой никогда не слыхали великаны, раздается в комнате Глюмдалькличи, и король улыбается довольный и счастливый. Гулливер утешил всех слушателей, которых собралось немало, но за то как он устал! Пот выступил у него на лбу и отмахавшиеся руки повисли, как плети. После при дворе долго еще вспоминали любимую песенку Гулливера!

Не мало удовольствия доставил Гулливер королевскому двору и своим искусством в управлении парусом и рулем.

В разговорах королева не раз расспрашивала Гулливера о его путешествиях и однажды, услыхав, что он довольно опытный моряк, пожелала видеть его искусство. Однако, препятствие было в том, что самый крохотный ялик великанов для Гулливера был большим линейным кораблем, управлять которым Гулливеру одному было невозможно. Препятствие это было устранено таким образом. Тому же придворному столяру и токарю, который уже делал некоторые вещи для обихода Гулливера, королева заказала сделать крохотную лодочку. Токарь выполнили эту работу по указаниям Гулливера. Лодочка была сделана со всеми снастями и могла поднять около 8 человек такого роста, как Гулливер.

Кроме того, плотники сделали большую деревянную колоду длиной около 40 саженей, шириной - 7 саженей и глубиной около сажени. Колода эта имела внизу, закрывавшееся огромной пробкой, отверстие, через которое можно было спускать налитую воду. А наполнялась она двумя служителями, носившими воду огромными ведрами. Чтобы колода не давала течи, ее осмолили.

В этой колоде Гулливер и должен был показывать свое искусство управлять лодкой.

Глюмдальклич спускала лодку на воду и осторожно сажала в нее Гулливера. Вокруг собирались придворные дамы и дети. Дамы махали веерами и производили такой ветер, что Гулливер ставил парус и, управляя им, очень ловко лавировал и двигался в различных направлениях. Его ловкость и искусство доставляли зрителям большое удовольствие. Когда плаванье оканчивалось, Глюмдальклич брала лодку и вешала на гвоздь в своей комнате.

Но и это удовольствие не обходилось без опасных приключений. Так однажды за отсутствием Глюмдалькличи, Гулливера сажала в лодку ее помощница. Не привыкши обращаться с Гулливером, она взяла его так, что он вывалился у ней из руки и наверно расшибся бы на смерть, упав с высоты 6 саженей, если бы к счастью не зацепился за булавку в платье неосторожной помощницы.

В другой раз прислуга, наполнявшая водой колоду, не доглядев, вылила в нее из ведра вместе с водой лягушку. Лягушка стала плавать в колоде, стараясь вскочить в лодку Гулливера. А так как величиной она была с барана, то Гулливеру стоило немалого труда отбиться от нее веслом.

ГЛАВА VI.

Последнее приключение Гулливера в стране великанов: орел уносит
ящик Гулливера вместе с ним и бросает в море. - Гулливера берут
на английский корабль. - Гулливер возвращается на родину.

Как ни хорошо обходились с Гулливером при дворе короля великанов, как ни заботилась о нем Глюмдальклич, его все-таки тянуло домой, в родную Англию. Всякий раз, когда Гулливер оставался один, его думы и мечты уносились на родину, где остались близкие дорогие люди, где он мог чувствовать себя равным со всеми, гулять, не боясь быть раздавленным, как насекомое, или очутиться во власти какого-нибудь резвого щенка, обезьяны, или другого животного.